И вот теперь настала пора лететь на задание. Командиры групп были вызваны в Киев для последних указаний.

Алексей отметил, с каким вниманием слушает Сланского непоседа Петр Величко. Ему первому на днях предстоит прыгать в Татры.

А Рудольф Сланский рассказывал об обстановке в Словакии. Он неплохо знал русский язык и говорил свободно, но с акцентом.

— К сожалению, — Сланский развел руками, — сведения, которые я вам сообщил, в какой-то мере общи. Все эти годы мы пользовались прессой и радио, весьма сдержанной любезностью чехословацкого посольства в Москве, довольно хорошо информированного о положении в Словакии по своим каналам, да еще нерегулярной и отрывочной информацией солдат и офицеров словацкого войска, перешедших на сторону Красной Армии. Многое приблизительно. В прошлом году в Словакию и Моравию были заброшены наши работники, но связи с ними нет. И все же мы надеемся на благоприятную для партизан обстановку в стране. Словакия не смирилась под гнетом тисовского режима. А если говорить о словацком войске, то можно быть уверенным, что оно созрело для массового перехода на нашу сторону. Конечно, товарищи, мы понимаем, что начинаем действия в весьма неясной обстановке, и рассчитываем прежде всего на вашу информацию. — Сланский с надеждой посмотрел на Строкача.

Величко беспокойно заерзал на стуле.

— Можно ли рассчитывать хоть на какие-нибудь явки в районах десантирования?

Сланский задумался.

— У нас есть старая, довоенная подпольная сеть, но прошло шесть лет… Мало ли что могло произойти. Некоторые явки — адреса верных людей, своих друзей — нам назвали перебежчики. Это антифашисты, недовольные режимом Тисо. Не все они коммунисты, есть и социал-демократы, и просто честные беспартийные люди. Мы сообщим вам их адреса, но, безусловно, будьте осторожны, они требуют проверки. Кроме того, в ваших группах есть словаки, у которых могут оказаться полезные знакомства.

— Я рад, — обратился Строкач к Сланскому, — что вам удалось лично познакомиться с командирами некоторых групп, которые на днях направятся в Словакию. Но, будем откровенны, с такой неполной информацией нельзя рисковать сразу всеми группами. Пошлем одну на разведку. А уж за ней двинем и другие.

…Уже в темноте группа Егорова прибыла на фронтовой аэродром. Их было двадцать два человека — партизанский интернационал из русских, украинцев, белорусов, словаков. Некоторых Алексей Егоров знал еще по соединению Федорова. Это были Павел Строганов, могучий великан Василий Мельниченко, Василий Кузнецов — подрывник экстракласса, которого никак не хотел отдавать Балицкий при расформировании соединения; супруги Антонина и Петр Николаевы (самолюбивая белорусская дивчина Антонина Лисевич стала доброй подругой храброму и находчивому минеру), Александр Каменчук, юная медсестра Наташа Сохань, разведчик Леонид Славкин, врач Петр Климаков, комиссар отряда Григорий Мыльников. Некоторые пришли в отряд в Ровно, в том числе начальник штаба отряда Антон Ржецкий.

После длительной тряски в кузове грузовика ныли кости. Почти две с половиной сотни километров отмахали десантники по разбитому шоссе. Остывал после дневной работы аэродром. Десантники отдыхали на траве возле двух транспортных самолетов. Вокруг господствовала дремотная тишина, изредка нарушаемая настырным сверчком. Далеко на западе за горами покачивались слабые зарницы, высвечивая неровную гребенку хребта. Там был фронт.

В стороне от десантников расположились Егоров, Мыльников, Ржецкий и полковник Старинов.

— Вас встретит Величко, ты его знаешь, Алексей Семенович.

— Сам лично? — спросил Егоров.

— Ну, если не сам, так кто-нибудь из его группы. Какая разница? Пароли тебе известны, на месте десантирования будут выложены огни. При встрече обязательно сориентируйся в обстановке, а потом уж уходи в свой район.

Илья Григорьевич лег поудобнее на траву.

— Смертельно спать хочется, — смущенно засмеялся он. — Как приляжешь, так голова словно магнитом к земле притягивается. Закурить бы… Разговаривал я сегодня с Киевом. Величко доносит о благоприятной обстановке для развертывания отрядов. Прибудете на место, немедленно дайте о себе знать в штаб. Хоть и спокойствием веет от донесения Петра, все же будьте осмотрительными, действуйте в тесной связи с местными коммунистами. Особо тебе, комиссар: помните, что летите туда как посланцы нашей Родины.

Из темноты выплыла группа людей — экипажи самолетов.

Старинов и его собеседники поднялись с травы.

— Советую, Алексей, вам с Антоном лететь в разных машинах, а комиссар пусть сам решит, с кем полетит. Ну, будем прощаться.

Тяжело снаряженные, десантники медленно поднимались по стремянкам и исчезали в темных утробах самолетов. Только сапоги гремели по металлическому полу. Еще несколько минут — и взревели моторы. Переваливаясь с боку на бок, самолеты вырулили на полосу и, получив разрешение, понеслись вперед.

В салоне самолета засветились синие лампочки. Егоров осмотрелся. В мертвенном свете вырисовывались горбатые фигуры десантников: за спиною у каждого парашют, впереди закреплены вещевые мешки, да еще личное оружие. У Наташи Сохань — санитарная сумка, а у радистов — «Северок» с питанием.

Егоров сидел возле двери, прислонившись затылком к холодной стенке. Ему положено первому прыгать. Напротив него — Григорий Мыльников, комиссар. Решил лететь в одном самолете с командиром. Он держал в руках свою неизменную кубанку и о чем-то переговаривался с Василием Мельниченко. В уголке, рядом с дверкой в кабину летчиков, притулились и воркуют Николаевы. Справа от Егорова — Йозеф Подгора, проводник и переводчик, широколицый словак с тяжелыми руками мастерового. За ним — Павел Строганов и радисты. Ближе к кабине чуть угадывается белое лицо Ваштика. Наверху, под куполом турельной установки, сидит сержант — башенный стрелок. В корме, возле бортовых пулеметов, никого нет. Надоедливо и громко зудят за тонкой дюралевой стенкой моторы, стенка вибрирует. От этого под кожу забираются мурашки.

Передернув плечами и стряхнув это неприятное ощущение, Егоров обвел взглядом дремавших десантников.

— Чтой-то, братцы, приуныли? — прокричал он каким-то неестественным голосом.

— Не в наших правилах унывать, — в тон ему прогудел Мельниченко.

— Так, может, песню споем? — предложил командир и, перекрывая гул моторов, запел могучим басом:

Несколько голосов подхватили песню. На какое-то время она заглушила даже монотонное гудение моторов. Башенный стрелок весело смотрел сверху на поющих пассажиров. Но вот из пилотской кабины в салон вышел бортмеханик.

— Подходим к линии фронта, — проговорил он прямо в ухо Алексею.

Тот передал весть другим. Насторожились ребята. Кое-кто машинально поправил лямки парашюта. Все застыли в ожидании, прислушиваясь, что делается снаружи. Но оттуда все так же доносился монотонный рев двигателей. Прошла минута, другая… десятая — разрывов не слышно. Самолет по-прежнему без помех несся в ночной темноте.

— Можно считать, что все позади? — обратился Егоров к механику, который так и не оставлял салона.

— Может, и так. Проспали фрицы. — Он усмехнулся и ушел в кабину.

Все облегченно вздохнули и заерзали на скамьях, устраиваясь поудобнее.

Прошло полчаса. Бортмеханик снова появился в салоне и показал вниз.

— Словакия. Рудные горы.

Десантники прильнули к иллюминаторам, но, кроме беззаботного месяца, ничего не было видно. Внизу сплошной темный ковер.

— Алеша, это наши горы, словацкие горы, родная моя земля! — Подгора возбужденно схватил Егорова за плечо.

— Над домом летишь, Йозеф! — обнял Подгору Алексей.

Если приглядеться, можно было внизу угадать очертания гор, густо покрытых лесом. Над ними неподвижно висел месяц, светясь холодным медным блеском. Еще натужнее загудели моторы — самолет начал набирать высоту, чтобы перепрыгнуть хребет. Слева, освещенные зыбким светом, почти вровень с самолетом прорисовывались скалистые хребты.