Согласно этому закону, одним из тяжких преступлений было несоблюдение субботы. «Когда сыны израилевы были в пустыне, нашли человека, собиравшего дрова в день субботы; и сказал господь Моисею: должен умереть человек сей; пусть побьет его камнями все общество вне стана; и вывело его все общество вон из стана, и побили его камнями, и он умер, как повелел господь Моисею» [Числ., гл. 15, ст. 32, 35, 36]. Само установление субботы было произвольным, иначе оно не могло бы быть перенесено с последнего дня недели на первый. Ибо те предписания, которые основываются на разуме и сообразности вещей, не могут меняться, так как однажды пригодное в нравственном отношении навсегда остается таковым и незыблемо. Точно так же одно и то же преступление не могло бы, исходя из справедливости, заслуживать смерти во времена Моисея (как в случае с собиравшим дрова израильтянином) и всего лишь денежного взыскания в наше время, как в случае несоблюдения субботы теперь.

Время само по себе так же не способно быть святым или нечестивым, как, скажем, треугольник, ведь время не деятельное существо. Это не более как последовательный ряд длительности, разделенной на определенные части или отдельные периоды, в которые подвизаются деятельные существа, способные к совершенствованию. Называть время святым столь же неуместно, как назвать подобным образом пространство; ведь и то и другое лишено свойств размышления и сознания или познания морального добра и зла. А это свойства, образующие деятельное существо, которое может быть святым или нечестивым в зависимости от того, насколько его действия соответствуют нравственной чистоте или отклоняются от нее. Время же по своей природе так же не подходит для целей святости или противоположного свойства, как, скажем, дождь, солнечный свет или любое другое неодушевленное или лишенное мышления бытие; это доказывается еще тем, что нравственный долг обязывает все разумные существа во все дни и части времени одинаково, и потому один день не может иметь преимущества перед другим в отношении его чистоты для религиозных целей. Далее, естественное чередование дней и ночей, или смена времени, таково, что никакая часть времени, образующая день, не может этого делать для всех обитателей земли одновременно или в один и тот же период. День постоянно занимается, а ночь наступает то для одних, то для других обитателей земного шара. На расстоянии, измеряемом 15° долготы к востоку от нас, день начинается на час раньше, чем здесь, у нас, в Вермонте, а у нас на час раньше, чем на 15° к западу; так он продолжает свое шествие вокруг земного шара, а за ним столь же регулярно наступает ночь, и, чередуясь, они сменяют друг друга, так что когда у нас полдень, у людей, живущих на той же широте, но на противоположном меридиане, — полночь. Точно так же когда у них полдень, у нас полночь. Итак, ясно, что одна и та же часть времени, которая у нас образует день, у них образует ночь, и когда у нас воскресный день, они предаются полуночным грезам. В природе не бывает также, чтобы одна и та же часть времени, которая образует первый день недели для нас, образовала бы первый день недели и для обитателей противоположной стороны Земли. Апостол Иаков^{15} откровенно высказывается по этому вопросу, заявляя: «Иной отличает день от дня, а другой судит о всяком дне равно. Всякий поступай по удостоверению своего ума» [Римл., гл. 14, ст. 5] и соблюдай законы своей страны. Печально для израильтянина, обвиненного в собирании дров в израильскую субботу, что он был осужден за это: хотя он и должен был умереть по закону своего народа, но поступок, за который он пострадал, не был нарушением закона природы. Предположим, что такой же преступник вновь появится на свет и станет собирать дрова в субботу в нашей стране; как поденщик он, возможно, получит за это причитающееся ему вознаграждение и не подвергнется такому преследованию, какое предусматривается законом Моисея. Если же ему пришлось бы собирать дрова в наше воскресенье, то обстоятельство, что он это делал ради заработка, искупило бы его преступление и он не поплатился бы жизнью, так как нынешние законодатели смягчили строгость закона, из-за которого тот умер.

Жестокое усердие пророка Самуила, разрубившего на куски Агага, взятого в плен царем Израиля Саулом, не могло исходить от доброго духа, а в наше время подобная жестокость к пленному не была бы дозволена ни в одной цивилизованной стране. «И разрубил Самуил Агага пред господом в Галгале» [I кн. Царств., гл. 15, ст. 33]. Упоминание об этом бесчеловечном поступке, по-видимому, прикрывается ссылкой на религию, а именно тем, что это было сделано пред господом. Это, однако, не меняет природы самого поступка, ибо пред господом человек совершает каждое свое деяние, хорошее или дурное, так же как это сделал Самуил, разрубив Агага. Недостойно бога и повеление Самуила Саулу (как он говорит, по слову господа) истребить потомство амалекитян и полностью уничтожить их, а вместе с ними и причину божьего гнева против них, как то хорошо видно в 15-й главе I книги Самуила. «Не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла» [I кн. Царств., гл. 15, ст. 3]. Поводом ко всему этому послужило то, что задолго до Самуила, в те дни, когда сыны Израиля совершили исход из Египта, — что случилось за 500 лет до этого, — предки амалекитян устроили засаду и сражались против израильтян, следовавших в обетованную землю, хотя из рассказа Моисея и Иисуса явствует, что израильтяне намеревались отнять у этих людей их страну, а это в наши дни считается достаточной причиной для войны. Правда, они утверждают, что господь отдал эту землю сынам Израиля, однако они, очевидно, должны были сражаться за нее и добыть ее тяжкими трудами, как это делают народы в наши дни и как всегда делалось с тех пор, как мы знаем историю.

Но какова бы ни была старая распря между Израилем и Амалеком, ничто не дает основания полагать, что во времена Самуила потомки тех амалекитян могли быть ответственны за какие-либо прегрешения их предков. Кровавые законы Моисея не допускали наказания детей за вину отцов дальше четвертого колена, амалекитяне же, на которых Самуил обрушил гнев господень руками Саула, были гораздо дальше от своих предков, обвиненных в преступлении, за которое весь народ был истреблен. Точно так же несовместимо с разумом полагать, что бог когда-либо велел Моисею или Иисусу истребить ханаанские народы. «И взяли в то время все города его, и предали заклятию все города, мужчин, и женщин, и детей, не оставили никого в живых» [Второз., гл. 2, ст. 34]. Эти жестокости столь же неуместно приписывать богу, как и те, что были совершены испанцами в отношении индейцев Мексики и Перу или туземного населения Америки^{16}. Всякий, кто даст себе труд беспристрастно поразмыслить, легко обнаружит, что бесчеловечные действия, совершенные по отношению к ханаанским народам и аморитам, мексиканцам и перуанцам, были отвратительно порочными и не могли быть одобрены богом или разумными и добрыми людьми. Не приходится сомневаться, что алчность и жажда господства были причинами этих необузданных жестокостей, к которым религия имела так же мало отношения, как и к крестовым походам в (так называемую) святую землю.

Писания пророков изобилуют чудесами, странными и противоестественными событиями. Стены Иерихона рушатся от трубного гласа, валаамова ослица говорит со своим хозяином, а пророк Илия возносится вихрем на небо в колеснице. Странные истории! Но в других местах Священного писания говорится, что «плоть и кровь не могут наследовать царствия божия» [I Кор., гл. 15, ст. 50]. История о том, как маленькие дети в Вефиле оскорбили пророка Елисея, как он их проклял и как они были растерзаны медведями, походит на басню. То, что Елисей так рассвирепел из-за того, что дети назвали его плешивым и сказали ему «иди», говорит скорее о дурном воспитании: большинство благородных людей просто посмеялись бы этой шутке и не стали бы проклинать детей или отдавать их на растерзание беспощадным, диким и прожорливым зверям. Хотя дети вели себя дерзко, все же сколько-нибудь беспристрастный человек принял бы во внимание их возраст, «потому что детство и юность — суета» [Екк., гл. 11, ст. 10]. «И пошел он оттуда в Вефиль. Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города и насмехались над ним и говорили ему: иди, плешивый, иди, плешивый. Он оглянулся и увидел их и проклял их именем господним. И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка» [IV кн. Царств., гл. 2, ст. 23, 24]. Судя по обращению детей к Елисею, он был старый лысый человек, и они слыхали, что незадолго до этого его спутник Илия вознесся на небо. А так как было необычно, чтобы люди парили в воздухе и покидали мир подобным образом, то, вероятно, это возбудило любопытство детей, и им хотелось, чтобы Елисей отправился тем же способом, что и побудило их обратиться к нему со словами: «Иди, плешивый». Писания израильского царя Соломона были каким-то образом протащены в Священное писание, ибо они не содержат ни малейшего намека на внушение или на то, что его сочинения были непосредственно подсказаны богом; напротив, он сообщает нам, что приобрел свои знания, стараясь «исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие, говорит он, дал бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем» [Екк., гл. 1, ст. 13]^{17}. А так как Соломон никогда не притязал на внушение, то и другие не вправе утверждать, что его писания представляют собой нечто большее, нежели естественные рассуждения; в самом деле, у кого есть какое-нибудь основание приписывать его писаниям божественную Силу, если сам он говорил прямо противоположное? Его Песня песней представляется скорее любовным произведением и, видимо, была написана, когда он добивался расположения дочери египетского фараона, которая, как говорят, была поразительно красивой и скромной принцессой и так очаровала его, что он потерял голову и стал воспевать «округление бедер ее» и «живот ее» [Песн. песн., гл. 7, ст. 2].