Тем не менее вполне возможно, чтобы та же способность созерцать идеи могла впоследствии соединиться с другим телом и приобрести новый ряд идей, но это не должно занимать нас, ныне живущих, ибо, когда индивидуальность утрачена, это уже не та же личность (self), a другое существо.
Я добавлю здесь краткое повторение всего сказанного, дабы целое могло быть быстро постигнуто во всех своих частях:
1. Предполагается, что бог—творец и правитель Вселенной — бесконечно мудрый, всеблагой и всемогущий.
2. Утверждается, что ввиду его бесконечной мудрости и благости все, что бы он ни делал, должно быть бесконечно мудрым и благим,
3. Если только ему не препятствует и не подрывает его величия какая-либо другая сущность, что невозможно, поскольку он всемогущ.
4. Утверждается, что ввиду его бесконечной мощи во Вселенной ничего не может существовать или быть сделано, что не находилось бы в согласии с его волей и потому не было бы благом.
5. Поэтому зло исключается, так же как и всякая заслуга и недостаток; и равным образом бог в своей оценке не отдает предпочтения одной части творения перед другой. Таково резюме первой части.
Теперь наши общие понятия о справедливости говорят нам, что если все сотворенные вещи имеют для бога одинаковую ценность, то они должны одинаково использоваться им; и то, что они одинаково используются [им], мы должны принять на веру и как правильное заключение предшествующего доказательства. Тем не менее мы в подтверждение сказанного следующим образом покажем, как они одинаково используются:
1. Существо, наделенное жизнью или сознанием, способно испытывать неудовольствие или страдание.
2. Это страдание порождает соразмерное ему желание освободиться от него.
3. Исполнение этого желания порождает равное по степени удовольствие.
4. Следовательно, удовольствие равно по степени страданию.
Из этих положений видно, что
1. У каждого живого существа столько же удовольствия, сколько страдания.
2. Жизнь не предпочтительнее бесчувственности, ибо удовольствие и страдание уничтожают друг друга. У того существа, у которого все его десять степеней страдания вычтены из десяти степеней удовольствия, ничего не остается, и оно в одинаковом положении с той вещью, которая невосприимчива ни к одному, ни к другому.
3. Если в первой части доказывается, что все вещи должны быть одинаково использованы творцом, потому что имеют для него одинаковую ценность, то вторая часть показывает, что они имеют одинаковую ценность потому, что одинаково используются.
4. Так как каждое действие есть результат неудовлетворенности собой, то различие между добродетелью и пороком исключается. Вновь подтверждается положение VIII раздела I.
5. Ни одно состояние в жизни не может быть более счастливым, чем имеющееся в настоящий момент, потому что удовольствие и страдание неразделимы.
Обе части этого доказательства согласуются между собой и подтверждают друг друга.
Я чувствую, что выдвинутое здесь учение встретило бы холодный прием, если бы оно было обнародовано. Для всего человечества естественно желание быть предметом лести. Все, что бы ни тешило нашу гордость и ни способствовало возвышению нашего рода над остальным творением, мы встречаем с удовольствием и легко в это верим, тогда как неприятные истины отвергаем с крайним негодованием. «Как! Низвести нас до уровня диких зверей, до ничтожнейшей части творения! Это невыносимо!» Но гусь остается гусем, хотя бы мы и считали, что он лебедь. Истина остается истиной, хотя она иногда и оказывается огорчительной и досадной.
Б. Франклин — Дж. и А. Франклин
13 апреля 1738 г.
Я получил ваше письмо от 21 марта, в котором вы оба, кажется, беспокоитесь, как бы я не усвоил некоторые ошибочные мнения. Несомненно, некоторое основание для этого имеется. Если учесть естественную слабость и несовершенство человеческого рассудка, а также неизбежное влияние образования, обычаев, книг и общества на образ мышления, то, я думаю, много тщеславия должно быть у того, кто верит, и много смелости у того, кто утверждает, что все учения, которых он придерживается, истинны, а все отвергаемые им — ложны. Возможно, то же самое справедливо сказать о каждой секте, церкви и сообществе людей, когда они приписывают себе непогрешимость, в которой они отказывают папам и соборам.
Думаю, что о мнениях следует судить по их влиянию и результатам. Если человек не придерживается того, что склоняет его быть менее добродетельным или более порочным, то можно заключить, что он не придерживается ничего опасного; так, надеюсь, дело обстоит со мной.
Мне жаль, что вы беспокоитесь обо мне. И если бы существовало нечто, дающее возможность одному изменить свои мнения в угоду другим, я не знаю никого, кому я был бы более охотно обязан в этом отношении, нежели вам. Но поскольку человек одинаково не в силах думать и выглядеть, как другие, я полагаю, что единственное, чего можно ожидать от меня, — это открыть свой ум для убеждения, терпеливо внимать и тщательно проверять все, что предлагается мне для этой цели. Если после этого я буду пребывать в тех же заблуждениях, то верю, что ваше обычное милосердие побудит вас скорее к тому, чтобы сожалеть и оправдать меня, чем к тому, чтобы порицать меня. Тем временем я очень благодарен вам за вашу заботу и беспокойство обо мне.
Моя мать огорчена тем, что один из ее сыновей арианин{1}, а другой арминианин{2}. Я не скажу, что знаю очень хорошо, что такое арминианин или арианин. Верно, что я мало занимался вопросом, в чем состоит их различие. Я думаю, что истинная (vital) религия всегда страдает, когда правоверность почитается больше, чем добродетель. Священное писание убеждает меня, что, [когда настанет наш] последний день, нас будут судить не по тому, что мы думали, а по тому, что мы делали; не потому, что мы говорили боже, боже, а по тому, что мы делали доброго своим собратьям (см. Матф. XXV).
Что касается масонов{3}, то пока мать не поверит мне, в чем я уверяю ее, что они в общем весьма безобидные люди и что у них нет принципов или дел, не согласующихся с религией или с хорошими манерами, я не знаю, как сделать, чтобы у нее было лучшее мнение о них, чем то, какое у нее есть в настоящее время (поскольку не разрешено допускать женщин в это тайное общество). Должен признать, она имеет некоторое основание быть недовольной этим, но я должен ее просить воздержаться от суждения, пока она не будет лучше осведомлена...
Путь к изобилию, ясно указанный в предисловии к старому пенсильванскому альманаху «Бедный Ричард»
Любезный читатель,
Я слышал, что ничто не доставляет автору столь большого удовольствия, как то, что на его работы многие ссылаются с уважением. Судите в таком случае, какое удовольствие доставит мне происшествие, о котором я собираюсь вам рассказать. Недавно я остановил свою лошадь там, где большая толпа собралась на публичный торг. Час продажи еще не настал, и люди разговаривали о том, что наступили плохие времена, а один из них обратился к просто, но опрятно одетому старику с седой головой: «Послушай, отец Авраам, что ты думаешь о наших временах? Разве эти высокие налоги не разорят страну? Как мы их сможем платить? Что ты нам посоветуешь?» Отец Авраам встал и ответил: «Коли хотите знать мой ответ, то я скажу вам очень коротко, потому что умному — намек, глупому — толчок, как говорит Бедный Ричард». Собравшиеся захотели, чтобы он растолковал им, и окружили его, а он продолжал следующим образом.
«Друзья, — сказал он, — налоги действительно очень высокие, и, если бы налоги, установленные правительством, были единственными, которые нужно платить, мы могли бы легко их выплатить; но у нас есть много других налогов, гораздо более высоких для некоторых из нас. Мы платим в два раза больший налог за свою праздность, втрое больше за свою гордость и вчетверо больше за свою глупость; и члены королевской парламентской комиссии не могут, соглашаясь на снижение, облегчить или освободить нас от этих налогов. Тем не менее давайте послушаем хороший совет и что-нибудь придумаем для себя. На бога надейся, а сам не плошай, как говорил Бедный Ричард.