Чейн-Лу опасливо отвел взгляд от поверженного врага.

— Какой же? — спросил он.

— Я везде нахожу этих проклятых мирмидонов!

— Запах, — пробормотал Чейн-Лу. — Вот, что не так.

— Это от него несет тухлой рыбой.

— Нет. Вернее да, я чувствую этот запах. И аромат пива, которое держу в руках, — пандарен приоткрыл крышку на кувшине. — Но сосны вокруг нас больше не пахнут хвоей… Будто бы лес вовсе не существует.

Глава 20. Пустота

— Пусть скала вырастет над водой, — сказал Ноздорму.

С тихим шорохом бронзовых крыльев дракон взмыл над головой Тариона, и парень остался один на круглой, похожей на пенек, верхушке горы, сточенной и отполированной непрекращающимися ветрами. Узкие, как пальцы, скалы, прозванные Тысячью Иглами, протыкали небеса. После Катаклизма горная местность, находившиеся ниже уровня моря, была затоплена хлынувшим из залива Танариса океаном по самые макушки древних гор. Теперь ничто не напоминало о койотах и горных львах, о племени кентавров, живших неподалеку. Лучшего места для обучения неопытного Аспекта в Азероте было не найти.

Ноздорму покачал головой, когда Тарион, как волшебник-неумеха, замахал руками, обращаясь к каменной гряде. По началу все Аспекты считали, что их способности должны быть эффектными. Малигос любил появляться, окруженный, будто фейерверками, разрядами арканы. Изера, пока еще не погрузилась в Изумрудный сон, ступала по земле и за ней стелились гибкие изумрудные лианы. Нелтарион нырял в земную твердь подобно воде, податливая стихия во всем слушалась своего Аспекта-Хранителя. И только потом они осознали, насколько важно то, что они способны приказывать одной лишь силой мысли, оставаясь при этом недвижимыми.

Грохот и крик прервали воспоминания бронзового дракона. Тарион стоял на прежнем месте, но затопленная безмятежная равнина мало походила на саму себя — волны одна выше другой бились о подножие скалы, словно намереваясь наброситься на перепуганную жертву. Тарион был мокрым с головы до пят — одна из волн, подкралась сзади, и обрушилась на него.

— Я сказал — скала! — крикнул Ноздорму. — Скала должна вырасти над водой, а не наоборот!

Рассерженный Тарион убрал с глаз прилипшие локоны и снова проделал руками понятные лишь ему движения. У Ноздорму создалось впечатление, что именно эти движения и разозлили хлеставшие соседние горы волны. На мгновение вся водная масса будто отпрянула, а затем с угрожающим гулом ринулась прямо на Тариона. И не с одной, а с каждой из четырех сторон света на растерянного мальчика неслись цунами.

Сделав в небе круг, Ноздорому подхватил его в самый последний момент, когда волны сошлись друг с другом, как гигантские ладони. Хлопок усилился эхом, и разошелся оглушающим взрывом по измученным Тысяче Иглам. Мокрый, дрожащий Тарион обхватил руками и ногами бронзовую шею. Он так и не смог унять водную стихию, и это происходило не впервой.

По злой иронии, как и в детстве, когда одним взмахом маленького крыла черный дракончик крушил вековые статуи, так и теперь, повзрослев, единственное на что он был способен — это разрушать. Огромные глыбы трескались под пристальным взглядом Тариона, но воздвигнуть крепкую, непроходимую скалу, взрастить ее из-под земли было ему не по силам.

Однажды Ноздорму предложил Тариону обратиться непосредственно к воде, но и это кончилось печально — прямо под его ногами разверзлась почва и потоки лавы едва не поглотили парня. Огонь вспыхивал под ногами Тариона даже в Нордсколе среди глубоких сугробов. Подтаявший снег не впитывался в промерзшую почву, наоборот, до тех пор, пока ручьи не затапливали всю окраину, вода не прекращала бить из подземных источников.

С подчиненными лорда Аль-Акира у Тариона тоже не сложились отношения. Ноздорму приходилось постоянно следить за черным драконом, который то и дело попадал в воздушные ямы или в возникавшие из ниоткуда смерчи. Один раз резкая смена ветра чуть не привела к серьезным травмам. Стремительный вихрь швырнул Тариона, словно перышко, в сторону отвесных скал, и только Ноздорму, выдохнувший спасительное синее пламя, уберег его черные крылья в целостности и сохранности.

Стихии, разорвавшие со смертными шаманами договора о сотрудничестве и озлобленные Элементальными Лордами, не давали Тариону сосредоточиться на общении с одной только Землей. Они вмешивались, отвечали, играли, мстили. Обращаясь к Земле, Тариону огрызалась вода, когда он управлял лавой из жерла вулкана, внезапные шквалистые ветра в мгновение ока превращали огненные потоки в застывшие каменные слезы.

— Ты что, шаман? — ворчал Ноздорму. — Обращайся к своей стихии, иначе я отведу тебя к Траллу.

— Кто такой Тралл? — спрашивал Тарион в перерывах между пожарами, потопами и смерчами.

— Бывший Вождь Орды.

— Это тот, с кем дружила моя мама?

— Да, он самый. Принимайся за дело.

И в довершение всех неприятностей Тарион по-прежнему мог перемещаться сквозь Время. Хорошо хоть только на незначительные сроки и только в прошлое, хотя сам и не осознавал этого. Закрытое от него еще в детстве будущее и теперь было для него недоступным. Ноздорму по-прежнему не находил ни малейших объяснений тому, каким образом мальчик смог заполучить эту способность.

Неудачи Тариона приносили Ноздорму небывалое разочарование. Мальчику предстояло исполнить предначертанное, но, Саргерас его прокляни, он все еще не был готов к этому. Пусти по его следу хоть весь Пылающий Легион, он не мог учиться быстрее. Ноздорму силился понять, было ли ошибкой принятое им решение ускорить взросление Тариона, но Время не приходило на помощь своему Аспекту и отказывалось давать интересующие его ответы.

С каждым днем становилось все опаснее находиться в Азероте. После первого же землетрясения они покинули Драконий Чертог, но уже через несколько дней им пришлось переправиться из Нордскола в Калимдор. Ноздорму был благодарен чуткому Тариону, который не задавал вопросов о том, почему они не пользуются перемещениями во Времени. Сам он вряд ли смог бы дать ему внятный ответ.

Тарион, появившийся из ниоткуда и внезапно выросший, своим присутствием в Азероте изводил Разрушителя Миров, как никто другой. Если раньше Темный Совет допускал, что Слеза могла быть простой выдумкой одного из Оракулов, то теперь, видя, какой ненавистью пылали глаза Лидера черных драконов, в существовании того, кто способен помешать им, не приходилось сомневаться.

Смертокрыл чувствовал Тариона. Чувствовал еще тогда, когда он только зародился в чреве матери, чувствовал, когда тот младенцем впервые вступил на земли Азерота. Но теперь, когда тот смел обращаться к его стихии — его Земле! — он был вне себя от ярости. Когда казалось, что все позади, отстроенный Азерот сотрясли новые землетрясения. Сметалось с лица земли все, что попадало в тень драконьих крыльев.

Советники Сумеречного Молота все еще стремились приблизить церемонию Аспекта Магии. Они не могли прибегнуть к самому простому и самому частому в использовании способу — лишить Калесгоса жизни, чтобы приостановить поиски девятого Старейшины Азурегоса. Теперь на кону стояло слишком многое. Сам того не зная, Калесгос, бродивший по измененному гоблинами ландшафту Азшары, находился на краю жизни и смерти. Живому проникнуть в мир духов, оказалось, не так-то просто. К чести Калесгоса он испробовал многие, даже сомнительные способы, предложенные ему находчивыми гоблинами, но пока не добился существенных результатов. Главным, что останавливало его и к чему гоблины пока не могли найти решения, было — как после завершившихся успехом поисков Азурегоса вернуться к жизни целым и невредимым, чтобы Калесгос мог сообщить об этом Королеве. Калесгос не соглашался на спиритические шансы, тролльскую практику магии Вуду и «всего одну спору чумы Плети, воскресившей стольких замечательных Отрекшихся!». Лазурный дракон желал вернуться к жизни именно таким же, каким и был до этого, и это значительно замедляло поиски Азурегоса, церемонию Аригоса и все планы Культа вместе взятые, и дарило Тариону то необходимое время, отобранное его же учителем.