Обратился Ф. Павленков за помощью и к своему брату. Полученной от него тысячей рублей, а также кредитом издателя распорядились как нельзя более удачливо. А М. А. Куколь-Яснопольский дал еще и такой дельный совет: открыть предварительную подписку на издание физики. Пусть она будет выходить отдельными выпусками. Это и дешевле, и, что особенно важно, поможет покрывать все новые расходы за уже реальные, вырученные от продажи первых выпусков деньги.
Так и поступили. Первый выпуск физики Гано вышел уже в начале 1864 года, а в мае 1866 года издание было завершено целиком. Выпущено было четыре тысячи экземпляров, которые, как и предполагал Флорентий Павленков, к лету 1867 года были полностью распроданы. Так появился реальный ресурс для всей последующей издательской деятельности.
Однако не станем опережать событий. В середине декабря 1864 года Павленкова вновь переводят из Брянска в Киев якобы для ускорения рассмотрения дела. Правда, на черепашьи темпы ведения следствия это вовсе никак не повлияло. Подпоручик Павленков оставался предоставленным самому себе, его не донимали допросами, но, с другой стороны, устранили от исполнения каких-либо служебных обязанностей. Флорентий подавал просьбу за просьбой, но безрезультатно. Лишь потом им с Черкасовым прояснился истинный смысл такой меры: нужно было устранить любую возможность для строптивого офицера обнаруживать новые факты для подкрепления сделанных ранее обвинений.
Так или иначе, а молодой человек, стремящийся к активной деятельности, оказался отстраненным от дел. Слабые в такой ситуации и выказывают слабость. Но не к их числу принадлежал Павленков.
Он настойчиво ищет пути применения своих знаний, своих способностей. Рассылает в редакции газет письма с предложением собственных переводов из зарубежных изданий. Из редакции газеты «Голос» ему пришел ответ от А. И. Бруннера: «Павленкову. Милостивый государь Флорентий Федорович! Вследствие предложения Вашего от 2 ноября сообщать в газету “Голос” краткие известия об наиболее интересных вещах, публикуемых в продаваемых иностранных журналах, Вами поименованных, редакция имеет честь уведомить, что она с благодарностью принимает Ваше предложение, просит только доставлять сведения популярные, а не специальные, так как читатели “Голоса” интересуются статьями более популярными, нежели специальными. Что же касается вознаграждения, то редакция всем своим сотрудникам и корреспондентам платит от 3 до 4 коп. за печатную строку, заключающую в себе около 34-х букв. На том основании и Вам она может предложить только 4 коп. серебром за строчку обыкновенного и мелкого шрифта».
Пробует свои силы Флорентий Павленков и в журналистике. Уже упоминались его публикации в «Артиллерийском журнале» и в «Фотографе». Появлялись его корреспонденции, статьи по военному делу и по технологии в «Журнале мануфактур и торговли», «Светоче», «Общезанимательном вестнике», «Русском инвалиде», «Современном слове» и других изданиях.
Самый большой сюрприз, который подготовил ему ко времени возвращения из Брянска друг Вольдемар, это… женитьба. Выбор Черкасова оказался прекрасен. Более душевного и тонкого существа найти было трудно. Черкасовы настояли, чтобы Флорентий поселился вместе с ними, в той же самой квартире, где они жили до Брянска. Квартира просторная, раньше она казалась холодной и неуютной. Теперь же на чаепития к Черкасовым и Павленкову стали чаще собираться друзья-сослуживцы.
В одну из таких встреч и поделился Флорентий своим замыслом. Он намерен написать книгу. Как иначе рассказать открыто обо всей той мерзости и дикости, с которыми пришлось столкнуться лицом к лицу в арсеналах? Жалобы в высшие инстанции, как явствует из бесед с генералом Олоховым, бесполезны. Писать в журналы? Но это равносильно тому, что придется оставлять службу. А что, если попытаться написать и издать своеобразный научный трактат? Допустим, о судах офицерской чести. Прошло два года, как их ввел в строевых частях военный министр. Они, может быть, в чем-то и лучше прусских судов чести (Ehrengerichte), но в другом — еще более куцыми правами обладают. И все же… они действуют, они живут… они должны развиваться… Да-да, развиваться, а, следовательно, о чем мы говорим в нашем узком кругу, можно высказать более широкой публике под предлогом усовершенствования судов общества офицеров.
Гарантий на сто процентов, что все это удастся осуществить, нет. Но почему не попробовать? Сперва следует собрать все, что имеется из литературы по данной теме. Само «Положение», учрежденное приказом министра 6 июля 1863 года, найти будет не так трудно. Наверное, и положение о прусских судах чести отыщется.
С юных лет у Флорентия Павленкова крепло убеждение: раз для осуществления какой-либо благовидной идеи требуется приложить определенные усилия, то, не откладывая, нужно приниматься за дело. Искать, добиваться, писать. Другими словами, работать.
Вот и сейчас, спустя несколько дней, ему удалось в Киеве разыскать все постановления о печати. Читал сосредоточенно. А это вот положение, содержащееся в новых законодательных актах о печати, даже выписал. Вдруг окажется полезным! «Не вменяется в преступление и не подвергается наказаниям обсуждение, как отдельных законов и целого законодательства, так и распубликованных правительственных распоряжений, если в напечатанной статье не заключаются возбуждения к неповиновению законам, не оспаривается обязательная их сила и нет выражений, оскорбительных для установлений властей».
«Но я и не буду трогать власти, — решает Павленков. — Мне хочется взывать к совести, к разуму. Причем одних только офицеров. Да и не все законы стану обсуждать. Всего лишь один — о судах чести, как их именуют в Пруссии.
Не так давно, помнится, что-то промелькнуло в журналах об этих судах. Постой, где же это? А не в “Отечественных записках”? Большая такая публикация…»
Через некоторое время Павленков, сидя за письменным столом, уже открывал третий номер «Отечественных записок» за 1863 год. В пространной статье г-на Фалецкого «Прусские суды чести. Возможны ли они у нас?» подробно цитировались все постановления, определяющие порядок действия прусских судов чести.
Вот и представляется возможность сопоставить наши суды общества офицеров с прусскими. Можно будет прямо указать, где и что не так. Мы и не будем порицать наших порядков, а лишь порассуждаем как бы на отвлеченные темы. По ходу можно будет сказать о многом…
В брошюре «Наши офицерские суды, их несостоятельность. Примеры. Необходимость дополнений и изменений» Ф. Павленков и высказывает немало мыслей, которые, казалось бы, относятся к характеристике прусских порядков, но одновременно, обладая огромною обобщающею силой, заставляют задуматься о состоянии дел в собственной стране. «Чем обширнее власть, тем она более должна быть ограждена гарантиями в справедливом и законном ею пользовании; тем менее должно быть в ней произвола и более разборчивости», — подчеркивает автор брошюры.
Называя опасные симптомы в Пруссии, автор стремится донести их суть до сознания и соотечественников, дабы каждый из них смог поразмышлять о положении дел у себя в стране, в своей воинской части, в своем учреждении, смог соотнести всю эту мерзость с нашими общими проблемами. Неужели настанет время, когда само понятие «честь» ничего не будет значить для офицера, гражданина? Когда он легко, без малейших мучений совести сможет сказать на «белое» — «черное», давать клятву в заведомо ложном? Что же произойдет с обществом?!
Этими вопросами задавались в те годы многие честные люди России. Современник событий П. А. Кропоткин в своих «Записках» свидетельствовал: «В это время развивалось сильное движение среди русской интеллигентной молодежи. Крепостное право было отменено. Но два с половиной века существования его породило целый мир привычек и обычаев, созданных рабством. Тут было презрение к человеческой личности, деспотизм отцов, лицемерное подчинение со стороны жен, дочерей и сыновей. В начале XIX века бытовой деспотизм царил во всей Западной Европе. Массу примеров дали Теккерей и Диккенс, но нигде он не расцвел таким пышным цветом, как в России. Вся русская жизнь: в семье, в отношениях начальника к подчиненному, офицера к солдату, хозяина к работнику — была проникнута им. Создался целый мир привычек, обычаев, способов мышления, предрассудков и нравственной трусости, выросшей на почве безделья. Даже лучшие люди того времени отдали широкую дань этим нравам крепостного права. Против них закон был бессилен. Лишь сильное общественное движение, которое нанесло бы удар самому корню зла, могло бы преобразовать привычки и обычаи повседневной жизни. И в России это движение — борьба за индивидуальность — приняло гораздо более мощный характер и стало более беспощадно в своем отрицании, чем где бы то ни было. Тургенев в своей повести “Отцы и дети” назвал его “нигилизмом”».