«Мы поставим палатки на площади Согласия, в Гайд-парке…» Как-то раз Камаль видел, как дочка феллаха на ослике проезжала через развалины римского города. С каким равнодушием попирала она эти вечные плиты! Беззаботно, не ведая ни о чем, она миновала величественную триумфальную арку. Ее заботило только одно — да и в том она не отдавала себе отчета — как выбрать путь покороче. Вот так-то! Словно сбывалось пророчество Маджара. Девочка даже не удостаивала взглядом вздыбившиеся груды камней на равнине, носившей отпечаток священного былого. Всего-навсего дочь заурядного, жалкого феллаха — и она даже не соблаговолила своими ногами пройтись по прославленной мостовой, лишь копыта осла цокали по камням. Сердце Камаля учащенно забилось, словно нарисованная Маджаром картина все еще угрожала завладеть его сознанием. Но здравый смысл воспротивился этому, и Камаль отогнал неотступно преследовавшее его видение, которое так походило на правду. Молодой человек радовался мраку, возвратившему ему ясность ума. Разлитую по всему пространству черноту нарушало лишь мерцание светлячков вдали. Ничего не было видно, сколько он ни таращил — до рези — глаза, но теперь, когда он вновь обрел самообладание, это его не тяготило. Однако какая бессовестная ложь! А ведь одни, до него, уже извлекли из нее пользу, другие собирались. Есть ли предел человеческому бесстыдству? Когда оно упорствует в своем стремлении делать только то, что нравится, а ведь к этому все идет…

— Камаль! Камаль! Ты, что ли?

Имя его метеором пронеслось в безмолвной ночи квартала. Камаль застыл на месте, уверенный в том, что ему померещилось. Он напряг слух.

— Камаль! Ты?

Сомнения рассеялись. На самом деле кричали, и кричали ему. Это озадачило Камаля — но и польстило ему, — и он разве что не хмыкнул. Услышать в такую минуту свое собственное имя вместе с вопросом «ты?», право же, было весьма кстати и не лишено некоторой приятности. Смех, да и только! Но Камаль приходил в отчаяние, что не может ничего в темноте различить. Кто, черт побери, изловчился выудить его со дна этого колодца? Крики во мраке не прекращались.

— Да скажи, наконец, это ты, Камаль?

— Нет, это судьба! Или я ничего в себе не смыслю. Моими устами вещает судьба!

— Дружище, что ты здесь делаешь? В такой глухомани?

— Да и ты, я смотрю, шляешься по укромным местам!

— Камаль, прекрати, ради всего святого! Не время шутить!

— Но мы с тобой незнакомы! И вообще, кто ты такой? Господь бог?

— Слушай, куда ты подевался?

— Бог должен все видеть. А то что люди подумают?

— Да перестань ты, в конце концов!

— Я здесь! На пороге к преисподней!

— Ладно, хватит тебе!

— Тут я, за углом крепостной стены. Так ты простой человечишка?

— Простой-простой. Так где, ты сказал?

— Не видишь разве? Здесь.

— Ох, чуть ногу не подвернул! И куда ты только провалился?

— Так что у тебя стряслось?

Си-Азалла нагнал его.

— Что ты спросил?

— Я говорю, откуда ты вдруг взялся?

— Я только что был у Маджара.

— И ты тоже? Быть не может.

— Мне Лабан сказал.

— Это тот чудак, которого я там застал?

— Да.

— Повезло же тебе! Видно, его величество случай тебе кумом приходится.

— Брось шутить и выслушай меня, умоляю!

— Прошу покорно заметить: когда я тебя просил, ты категорически отказывался даже рот открыть, а теперь, когда и говорить больше не о чем, тебя вдруг прорвало. Что-то одно с другим не вяжется, друг мой!

«Друг мой»! Точно так же называла Си-Азаллу и тетка Камаля, черт бы ее побрал!

— Камаль, это доктор Бершиг!

— Доктор Бершиг? Что доктор Бершиг? Он-то с какого бока здесь?

— Это доктор Бершиг… дал деньги.

И тут Камаль Ваэд зашелся громким пронзительным смехом, который еще долго отзывался в пустыне ночи.