Один раз в деревне в начале зимы… Г. С. вдруг вспомнил, нахмурился и сказал: „Сегодня 27 ноября — день святого Кондратия… Это именины Рылеева — я не был с ним знаком. Я был привезен к нему на именинный ужин, где было очень много гостей. Я не подозревал, что я среди тайного общества“»[105].

Это воспоминание не противоречит утверждениям и самого заточенного. На закате жизни из сибирской ссылки он обращался к кому-то из членов общества. Черновой автограф этого послания опубликован еще в 1916 году. «Вы желаете подробно знать мои приключения? Вот Вам моя чуть не биография. Начну с самого начала. Участие мое в деле дальше знакомства с Вами не простиралось. Я не знал даже и того, сколько Вам это дело известно, и не мог наименовать ни одного лица. Пять или четыре человека мелькнуло только предо мною… Вас оставили, а требовали от меня объяснений об участии Сперанского и уже не верили ничему, что я пишу…»[106]

В другом частном письме спустя 22 года после суда Батеньков настаивал: «Я страдаю очень мало вследствие своей вины, более по стечению обстоятельств, далеко глубже, — нежели требовала прямая ответственность»[107].

Признание от 1 июля 1860 года адресовано неизвестному: «Надеюсь, что предполагая своевременный конец моему кресту, как явно из некоторых распоряжений, смутно до меня дошедших. М. М. (Сперанский. — Н. Р.) и не усиливался освободить меня из-под креста, тревожась только, что не достанет во мне твердости снести его»[108].

В 1859 году Батеньков подтвердил еще в одном документе связь Сперанского с декабристами. Связные — он сам и С. Г. Краснокутский, член тайного общества и обер-прокурор сената.

В архиве тех же Елагиных мы обнаружили письмо от 26 ноября 1859 года. Батеньков сообщал А. П. Елагиной — матери Киреевских, критикуя статью катковского журнала «Русский вестник»: «Когда дочитал я до рельефного выражения, что Сперанский был в числе 68, подписавших осуждение 121 человека по делу 14 декабря, то, может быть, и ошибаюсь, но мне ясно стало, что статья написана по заказу, может быть, из опасения, чтоб не подняли за границей вопросы обо мне и Краснокутском»[109].

Однако причастность Сперанского и связь последнего с Батеньковым не исчерпывали, по мнению самого декабриста, причин заточения. Евгений Якушкин — сын знаменитого И. Д. Якушкина — приводил разговор с забытым на 20 лет арестантом: «Скажите, пожалуйста, Г. С, что содержание Ваше в крепости было следствием каких-нибудь особых причин или нет? Может быть, — они хотели от Вас что-нибудь выпытать или держали Вас так долго только за Ваши ответы и письма?»

— Особых причин, я никаких не знаю, а, вероятно, они не хотели выпустить меня за мои ответы, ну а потом и за письма.[110]

И первый биограф Батенькова П. И. Бартенев в послесловии к публикациям его материалов присовокуплял ремарку: «Несчастное событие 14 декабря увлекло его почти невзначай по поводу обвинений в неосторожных беседах. Он написал резкое ответное письмо, которое его погубило…»[111]

Итак, одетая покровом тайны судьба Батенькова представила пищу для разных гипотез.

На первое место в ряде причин двадцатилетнего заключения можно поставить причастность Сперанского да ответы царю из крепости, отмеченные глубоким пониманием значения восстания и мужеством отчаяния.

20 лет тюрьмы — это страшно. Знакомый Батенькова писал: «Умному, образованному, глубоких чувств человеку просидеть двадцать лет в четырех стенах, без огня, без бумаги, без книг и не говоря ни слова — ужасно!»[112] Но ведь два десятилетия — не вся жизнь.

Батеньков был арестован 32 лет и успел к тому времени стать героем военной кампании 1813–1814 годов, выдающимся инженером, правоведом, крупным администратором. В 1846 году из равелина он проследовал в сибирскую ссылку, где переводил, писал, общался с товарищами.

Батеньков дожил до амнистии 1856 года и, возвратившись в Европейскую Россию, активнейшим образом отозвался на революционную ситуацию 1859–1861 годов, выступал с резкой критикой грабительской крестьянской реформы. Мировоззрение деятеля 1820-х годов в 60-е годы оказалось в чем-то близким и даже родственным революционно-просветительским взглядам Чернышевского. И не выглядела бы судьба нашего героя столь волнующей сегодня, если бы не представлял он интереса как революционный мыслитель, истинный патриот своей Родины и борец за народные права.

Кроме опубликованного литературного наследства Батенькова и воспоминаний о нем, исследователям остались бумаги его личного архива. 7358 листов, 14 картонов, 506 единиц хранения составляют документы Батенькова за 1816–1863 годы. Они находятся в Отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина. Среди них черновые автографы оригинальных произведений, заметок, очерков, мемуаров, статей, письма фондообразователя (так на языке историков-источниковедов называется человек, чьей собственностью некогда являлся личный документальный фонд), хозяйственные описи, переводы Батенькова, письма к нему — 1300 писем 176 корреспондентов. Переписывались с нашим героем 14 декабристов, известные литераторы, государственные сановники и ученые. Его письма сохраняли адресаты: Якушкины, И. И. Пущин, С. П. Трубецкой, М. И. Муравьев-Апостол, Е. П. Оболенский, М. А. Корф, Елагины-Киреевские. Вчитываясь в архаичные, громоздкие фразы, вникая в истинный смысл информации через закодированные имена, шифр событий, намеки, недосказанности, чувствуешь страсти давно ушедших дней, прикасаешься к атрибутам истории, ощущаешь дыхание прошлого. Неопубликованное вносит существенные коррективы, дополнения, а то и прямо противоречит тому, что было известно до сих пор.

Мы уже привели несколько документов, извлеченных из стойкого забытья. Дальнейший рассказ о Гаврииле Степановиче Батенькове представит сплав материалов рукописей и публикаций, свидетельств самого героя и его современников.

Гавриил Степанович Батеньков родился в Сибири 25 марта 1793 года. Он был младшим ребенком в семье обер-офицера. Мать его происходила из мещан. Батеньков окончил Тобольское уездное, затем Военно-сиротское училище. Одним из его первых наставников оказался отец Дмитрия Ивановича Менделеева.

С детства Гавриил Степанович отличался недюжинными способностями, страстью к чтению, проявлял склонность к математике и писал стихи. В 1809 году его отвезли в Петербург, где он с большим прилежанием; и успехами учился в первом кадетском корпусе. 21 мая 1812 года он был выпущен из корпуса и в звании прапорщика определен в 13-ю артиллерийскую бригаду.

В корпусе юный Батеньков подружился с Владимиром Федосеевичем Раевским. Семнадцатилетних кадетов волновали мысли о свободе народа, равенстве всех сословий перед законом, о конституции для России. — «Мы развивали друг другу свободные идеи и желания наши. С ним в первый раз осмелился я говорить о царе, яко о человеке, и осуждать поступки с нами цесаревича… Идя на войну, мы расстались друзьями и обещались сойтись, дабы в то время, когда возмужаем, стараться привести идеи наши в действо»[113],— рассказывал Батеньков на следствии. Итак, смысл и цель грядущей жизни-молодые люди пытались определить еще на школьной скамье.

В 1813–1814 годах Батеньков участвовал во взятии Кракова и Варшавы, отличился при Магдебурге, — получил 10 штыковых ран под Монмиралем, дрался в предместье Парижа, на улицах Монмартра. В 1815 году он служил в частях генерала Дохтурова и участвовал в блокаде города Меца. За отличие в боях получил орден Владимира 4-й степени с бантом.