Вопросы о боге, о природе, о душе волновали Помяловского, который вырос в религиозной семье, да и сам был очень религиозен. Конечно, пути для правильного решения этих вопросов Мишин не мог дать. Но начало философских исканий было здесь заложено. И когда счастливый случай дал потом Помяловскому возможность познакомиться с книгами Фейербаха и статьями Чернышевского, то старый груз ортодоксальной философии, метафизики и мистики легко был сброшен. Так была заложена крепкая основа материалистического мировоззрения.
Любопытны в этом отношении некоторые записки Помяловского, опубликованные Н. Благовещенским и характеризующие интерес юного семинариста к философским проблемам. Вот некоторые из них:
«Чтобы лучше, вернее и удобнее наблюдать процесс мышления, должно взять какую-нибудь тему, мало знакомую; определить, что уже мы знаем о ней из книги, по собственному, предварительному размышлению, потом разрабатывать ее вполне самостоятельно, не пользуясь никакими внешними пособиями и источниками. Размышлять должно с пером в руках и сряду же излагать мысли в том порядке и виде, в каком они являются в голове. Потом черняк исправить на другом листе, этот исправить снова и т. д., пока, по нашему взгляду, сочинение будет готово. Все исписанное, исправленное, переиначенное и дополненное на всех употребляемых к делу листах покажет естественный путь нашей мысли, и несколько таких опытов откроют, быть может, неведомые нам законы мышления. Это должно принять к сведению, соображению и исполнению».
Мы видим в этом отрывке юного Помяловского смелую для тогдашнего его умственного уровня попытку путем опыта постичь законы мышления. Еще более показательным, в смысле отрешенности от всякой метафизической трактовки философских вопросов, является второй отрывок, посвященный этой же проблеме. Здесь мы читаем: «Тысячи лет трудится человек, чтобы разгадать устройство головы своей, чтобы овладеть тем механизмом, который вырабатывает наши мысли и понятия, чтобы потом употребить его при познавании вещей. Чего человек ни придумывал, чтобы иметь надежное средство избегать при рассуждении глупостей и ошибок. Нет, не уловить этого секрета, как тени своей. Вникаешь в свою голову, следишь за полетом мыслей, подмечаешь все изменения мысли, все сцепления её, а все-таки не рассказать процесса мышления, не показать пути, по которым прошла наша мысль, — она не оставляет следов, как корабль не оставляет следа в воде, птица в воздухе. Ни схоластика, ни диалектика, ни логика не открыли нам этого философского камня. Скажите, где причины глупости человеческой, посредственности, таланта, гениальности? Не бог это так сделал; я думаю, глупым делают человека люди же. Я думаю: человек начинает глупеть в люльке и глупеет до гроба — от отца, матери, няньки, глупых сказок, глупого баловства, и еще глупейшей строгости, от товарищей, учителей и проч. Родись я от его превосходительства, был бы такой же поросенок в очках, как и сынок его. Умным человека сделать трудно, а глупым — очень легко».
В этих строках Помяловского видны уже зародыши педагогических раздумий будущего писателя, хотя бы по вопросу о влиянии среды на формирование характера. Бурса и семинария дали немало материала для этих раздумий. Стремление к самостоятельной работе, творческая независимая мысль и склонность к литературе привели к тому, что Помяловский забросил все остальные предметы, кроме литературы и философии, и, оставаясь в рядах самых последних учеников, основное свое внимание уделил, как было указано, журналу «Семинарский листок».
«Он собирал вокруг себя, — рассказывается в одном очерке о Помяловском, — кружок товарищей, которым, как говорят, мастерски рассказывал сказки, участвовал в одном издаваемом в то время в семинарии рукописном журнале и даже написал большую часть какого-то романа, который, однако, кажется, потерян». В последние годы пребывания Помяловского в семинарии в нее проникли зачатки «новых веяний». В отрывочных воспоминаниях о Помяловском, к сожалению, мало материала для изучения этого периода семинарской жизни. Известный педагог Н. Ф. Бунаков, описывая вологодскую семинарию той эпохи, рассказывает про жандармские обыски, производившиеся там, причем жандармы находили прокламации, запрещенную литературу. Да не только в одной вологодской семинарии повеяло «свежим ветерком». Об этом свидетельствует и такой заядлый враг семинарского вольномыслия, как архиепископ Никанор херсонский, описывающий саратовскую семинарию в связи с пребыванием в ней Чернышевского.
«Нигилизма в ней, — говорит Никанор о саратовской семинарии, — скажу, и не было, но вольномыслие заводилось даже внутри семинарии. Первым и главным проводником вольных мыслей была тогдашняя светская литература, которая вся повально поражена была болезнью по меньшей мере открытой антирелигиозности, да более или менее и прикрытой антигосударственности. Кто тогда не читал даже «Колокола» Герцена? Он распространялся, якобы, скрытно, но весьма широко. До рук школьников доходил несомненно. Несомненно, что в Саратове в начале 60-х годов были общины либералов, которые ловили семинаристов в свои сети, навязывая им книги своего духа для развития, книги по преимуществу естественнонаучного содержания. Сознаться должно, стали было появляться такие случаи внутри самых семинарий, что наставники, которые на классных уроках держали себя более или менее осмотрительно, боясь начальственного надзора, — на своих квартирах баловались вольными о религии беседами. Заводилось науськивание учеников со стороны молодых наставников против начальства, возбуждение вражды против начальства и непослушания, возбуждение к литературным обличениям начальствующих лиц».
Если даже допустить, что в этих провинциальных семинариях общественное пробуждение началось раньше, нежели в петербургской, то есть все основания думать, что связь между этими учебными заведениями существовала.
Об этом можно судить хотя бы потому, что сам Помяловский впоследствии, редактируя журнал «Семинарский листок», так говорил Благовещенскому о задачах журнала: «Мы общими силами выясним себе, наконец, идеал семинариста, узнаем наши силы, заведем корреспондентов во всех других семинариях». Ясно, что связь с другими семинариями считалась тогда Помяловским важнейшей задачей в плане именно этого общественного пробуждения. До петербургской семинарии не могло не доходить то, что делалось в стране. А период пребывания Помяловского в семинарии был во всех смыслах периодом самых страшных лет царствования Николая. В 1855 году, когда Помяловский перешел уже в среднее отделение семинарии, известный цензор А. В. Никитенко заносит в свой дневник такую запись: «Есть у Нибура следующее положение: «великие эпидемий или заразы совпадают с эпохами упадка цивилизации». Мысль эта меня поразила. Наше время как бы служит ей подтверждением. На наших глазах холера и нравственное расслабление идут рука об руку, подрывая самые светлые и великие верования».
В таком состоянии находилась страна, управляемая усмирителем декабристов, душителем всякого общественного проявления — царем Николаем I.
В 1855 году Помяловский переходит в высшее отделение семинарии. В этом году оборвалось, наконец, царствование Николая I. Тот же А. В. Никитенко, узнав о смерти Николая, заносит в свой дневник: «Длинная, и надо-таки сознаться, безобразная страница в истории русского царства дописана до конца. Новая страница перевертывается в ней рукою времени: какие события занесет в нее новая царственная рука, какие надежды осуществит она?..»
Ужас царствования Николая I испытывал на себе каждый. Деспотизм народного душителя давал себя чувствовать повсюду. Все эти Мишины были воплощением николаевского духа. Столь ненавидевший насилие Помяловский, остро переживавший обиды «забитых», не мог не задуматься над судьбой закрепощенной страны. Журнал «Семинарский листок» — знаменательная веха в общественных исканиях Помяловского. Мы не знаем, что представляла собой основная группа сотрудников и редакторов этого журнала. Дело было уже в высшем отделении семинарии. Положение семинаристов тогда было гораздо легче. Здесь не было уже «начальствующих» бурсаков. В высшем отделении успела сложиться дружная семья семинаристов, начавшая проявлять свои общественные интересы. Особенно выявился здесь «кружок наиболее дельных». Это они выдвинули идею об издании журнала. Естественно, что энтузиастом этого журнала стал Помяловский, один из его редакторов. «Семинарский листок» выходил раз в неделю тетрадями от 3 до 5 листов мелкого письма. На первых порах материал шел самотеком, редакторы не подготовляли и не определяли содержания журнала, а только размещали полученный материал. Так или иначе, но первый номер журнала был чрезвычайным событием в жизни семинарии. Ученики были в восторге от своего достижения. Поразила всех статья «тамбовского семинариста» (псевдоним Помяловского) на философскую тему.