Эта сцена сильно напоминает терзания больного Глеба Успенского, его галлюцинации о «святом Глебе» и «свинье Иваныче». Оба эти писателя стали жертвой жестокой русской действительности, которая легла тяжким бременем на их болезненно чуткие артистические натуры.

В начале октября 1863 года у Помяловского обнаружилась на ноге какая-то опухоль, и Николай Герасимович в бане поставил себе десять пьявок к больному месту.

Но скоро образовался нарыв. 3 октября Помяловского насильно свезли в клинику, где на следующий день профессор Наранович вскрыл нарыв и констатировал антонов огонь.

Николай Герасимович отдавал себе ясный отчет в предстоящей скорой кончине, но сохранил полное спокойствие.

Ночью он впал в беспамятство и не очнулся уже до самой смерти.

5 октября 1863 года в 2 часа 25 минут пополудни — на двадцать девятом году жизни, Помяловского не стало.

9 октября множество народа собралось проводить останки Николая Герасимовича. В церковь 2-го сухопутного госпиталя, где находилось тело, невозможно было пробраться. Большая толпа теснилась в церковных дверях и, окружив простые дроги, запряженные парой лошадей, ожидала выноса тела из церкви. В церкви, в простом желтом, крашеном гробу, лежал покойный. В числе пришедших отдать ему последний долг можно было увидеть тогдашних писателей, членов почти всех редакций, было много женщин.

Многие из присутствующих плакали. Не допустили поставить гроб на дроги и понесли усопшего на руках. И потянулась за гробом длинная, длинная толпа… Не было тут видно сановитых лиц, мало было и карет, невидима была полиция. Провожавшие были такие же, как сам покойный, разночинцы, ничего не имеющие, кроме рук да головы. Они крепко любили его произведения и понимали его страдальческую жизнь. Много было учащейся молодежи — студентов медицинской академии, семинаристов, школьников… и наперебой старалась эта пестрая, с виду незатейливая толпа проявить последнюю привязанность к покойному — подержаться за скобку его гроба. А гроб несли попеременно до самой могилы, несмотря на отдаленность Мало-Охтенского кладбища. Неутомимо провожали и несли гроб не только друзья, но и все, знавшие покойного писателя только по его художественным произведениям.

У матери Помяловского не было денег на похороны сына. Она сообщила об этом Некрасову, который, исхлопотал у литературного фонда необходимую для этого сумму.

На могиле одним из провожавших была произнесена такая речь: «Честный писатель! Ты писал немного и написал немного, но писал правду, писал с сердечной болью о нашей узкой доле, о том, как под гнилыми общественными условиями мрут лучшие человеческие силы… Темное кладбище стало мучить тебя — и ты погиб. И если бы ты мог свидеться, теперь с Полежаевым, Белинским, Шевченко, Добролюбовым или с кем-нибудь из наших погибших лучших людей, мы просили бы тебя сказать им, что у нас по-прежнему гибнут лучшие люди. Прощай еще одна из несбывшихся надежд нашего молодого поколения!»

В день смерти писателя поэт А. Н. Плещеев напечатал следующее стихотворение:

Должен быть отмечен также некролог, посвященный памяти Помяловского одним из бурсаков (в «СПБ Ведомостях», 1863, № 227). Автор говорит о меткой наблюдательности Помяловского, особой оригинальности и типичности его характеров, художественности их изображения и о глубине идеи, прямо выхваченной из действительности. Особенно подчеркивает бурсак реалистическую силу «Очерков бурсы»; в их «беспощадно спокойной правдивости заключается их сила». «Ужели, — писал бурсак, — и эта свежая могила, в которую сходит загубленная бурсою великая сила, не пробудит энергии или чувства?.. Но как бы то ни было, страдальцы бурсы навсегда сохранят честное, правдивое слово Помяловского и никогда не забудут, что благодаря ему не погибла для нашей общественной истории правдивая повесть их страданий. А история найдет виноватых». Большое литературное значение Помяловского было отмечено во всей печати.

Неподдельную скорбь вызвала у всех смерть Помяловского. Характерно в этом отношении письмо Н. В. Шелгунова, написанное из ссылки жене от 18 декабря 1863 года: «Кстати, о смерти, — пишет Н. В. — Ты мне не говорила ничего, что умер Помяловский. Я не знаю этого человека, т. е. не был с ним знаком и видел его только несколько раз. Но известие о его смерти так поразило меня, как будто бы я лишился самого близкого друга. Скажу тебе по секрету, что меня, как говорят, прошибло. Боже, боже, — мало у нас и так даровитых и способных людей, да и те не живут у нас долго!.. В эти два года уже сколько выбыло подобных даровитых личностей. Бедная литература! И почему из литераторов должны выбывать только способные люди, а всякая дрянь, бездарность благоденствует и заносится, подобно каким-нибудь Скорятиным и Мельниковым? Грустно!..»

Всего около трех лет длилась писательская деятельность Н. Г. Помяловского. Огромные замыслы этого писателя-новатора не успели реализоваться; в его наследии поэтому преобладают неоконченные произведения. И все же эта замечательная писательская фигура стоит не только в центре такой бурной литературной эпохи, как 60-е годы, но является основоположной для всей русской революционно-демократической литературы конца XIX и начала XX века. По силе своего таланта и по времени своего появления в литературе Помяловский стоит впереди всей современной ему школы разночинцев (Николай Успенский, Ф. М. Решетников, В. А. Слепцов и др.).

Помяловский принес с собой в литературу необычайную биографию свою и своих сверстников, которых ломали в бурсе, гнули в Академии и которым, по выражению А. П. Григорьева, история приказала «гнуть жизнь».

Не тому приходится удивляться, что Помяловский стал жертвой тогдашней действительности, ее грубости и дикости. Надо удивляться, как из своей жестокой бурсы он вынес столько свежего дарования, наблюдательности и знания жизни.

Сила Помяловского заключается в органичности его творчества, в его настойчивом искании литературных форм, соответствующих новой эпохе и ее новым героям.

Недаром он так пытливо исследовал все возможности, которые открывались для новой демократической литературы. Строя планы по организации писательской среды, он весь был в заботах о новом типе писателя, о новых формах коллективной литературной работы.

Кто-то из историков литературы называет его писателем-оптимистом. Действительно, страницы Помяловского внушают бодрость и жизнерадостность даже тогда, когда он рисует в них мрачный быт семьи и школы.

Мы уже знаем, откуда принес с собою эти новые творческие силы Помяловский. Прежде всего тут сказалась удивительная эпоха первого сознательного пробуждения демократических слоев русского общества. Познание жизни для общественной практики — таков девиз литературно-общественного движения 60-х годов, легший в основу тогдашней литературной критики и художественной литературы.