— Юрий Александрович, ружьишко прихватите, неровен час хозяин встретится.

— Я его молотком!

Майорыч ему в тон.

— Ну, а я — лотком.

Пришли они на ключик Юбилейный на то место, где выбирали из сланцевой гребенки самородочки. Юрий Александрович ходил по этой щетке, посвистывал и напевал свою любимую Трансвааль.

На месте бывшего стана Раковского натянули палатку и только улеглись — кусты затрещали.

— Он, — шепнул Майорыч.

— Нет, это наши ребята подходят. Я их сейчас напугаю, — и Юрий Александрович, накинув тужурку, на четвереньках пополз из палатки.

— Не пужай, а то со страху пальнут… — но не успел Майорыч договорить, как Билибин закричал:

— Лунеко, кайло! Ружье! Майорыч, молоток! Лоток!

Майорыч и Лунеко вмиг схватили и кайло, и ружье, и молоток, и лоток. Выскочили и видят: стоит перед Билибиным в каких-нибудь пяти шагах на задних лапах большущий темно-бурый медведь, а сам Юрий Александрович перед ним, как медвежонок на четвереньках.

Но говорит вполне спокойно и даже вежливо:

— Миша, не при. Будь добр, уходи. Нас много, ты один.

И мишка ле спеша, вперевалочку пошел прочь. Юрий Александрович поднялся, отер со лба холодную испарину, но зверя бодро напутствовал:

— Приходи в другой раз, когда жрать будет нечего, — и захохотал.

Нервным смехом захихикал и Лунеко.

Майорыч проворчал:

— Сытый, хозяин, ягодами накормился, а то бы…

— Какой хозяин? Власть переменилась! Мы — хозяева тайги! — с гордым вызовом провозгласил Билибин.

Но заснуть спокойно в ту ночь хозяева тайги не могли.

На другой день они все трое решили подняться на высокую гору, чтоб осмотреть свои новые владения. С утра небо было чистое, но потом пошел дождь, все заволокло, легкая одежонка вымокла до последней нитки. А когда взобрались на самый верх, то и проголодались порядком.

Стояли на вершине. Дождь хлестал. Ветер пробирал. Укрыться некуда, и костер не разведешь: голо, одни камни вокруг, да лишайники на них. В рюкзаках — тоже камни, которые набрали при подъеме на голец. А начальник бодр, радостен, весел. За хмарью ничего не видно, а он размахивает руками во все стороны и витийствует:

— Догоры! Вот стоим мы с вами, голодные, холодные, комарами искусанные, дождями исхлестанные, на вершине этого безымянного гольца и знаем — пройдет немного времени, всего одна пятилетка, и в этой медвежьей, девственной глуши, что необозримо простирается вокруг нас, от Колымы до Индигирки, на север за Буюнду, на восток — на Чукотку, на северо-восток, и туда, на юго-запад — в сторону Охотска и нашего золотого Алдана, через все эти сопки и хребты, по всем этим долинам пролягут шоссейные и железные дороги, побегут поезда, автомобили, а по Колыме и Бахапче — пароходы; всюду загорятся огоньки приисков, рудников, городов и поселков, пробудится от векового сна и красавица золотая тайга! А все почему? А все потому, что расстегиваем мы с вами золотую пряжку Тихоокеанского пояса! Мы еще не знаем точно, куда протягиваются наборные ремешки этого пояса, по каким долинам и распадкам, но, несомненно, в Приколымье и Заколымье нас ждет еще много открытий! И где ступит наша нога, там забьет ключом новая жизнь! Так, догоры? А, Михаил Лазаревич?!

Миша Лунеко молчал, потому что слушал начальника без особого восхищения: в животе у него все тосковало о горячей мурцовке с размоченными сухарями, а напоминание о комарах вызывало слезы. Он, бывший старшина батареи, стойкий боец Красной Армии, уроженец Приамурья, не раз плакал от колымских комаров: несешь, бывало, ложку в рот, а эта мразь комариная уже там — полный рот, и не знаешь, что жевать. И не раз Михаил Лазаревич зарок давал: уеду и носа сюда никогда не покажу. А тут начальник пропаганду разводит…

— А ты что притих, Майорыч, великий молчун?!

Старик Петр Майоров о комарах не вспоминал. За долгие свои скитания по Сибири и Дальнему Востоку ко всему он привык, все невзгоды переносил молча, но к людям, жадным до золота, привыкнуть не мог. Это он сказал еще на Алдане: «Золото всегда с кровью», когда слушал рассказы о Бориске. Вот и сейчас великий молчун вдруг мрачно изрек:

— Тесно будет в тайге.

Билибин мрачного тона не услышал и с радостью подхватил:

— Молодец, старик! Молчишь, молчишь, а как скажешь что — хоть золотыми буквами пиши! Тесно будет в тайге! Нет, твое имя, Майорыч, непременно надо нанести на карту золотой Колымы…

Петр Алексеевич даже не улыбнулся.

…Своих рабочих Билибин рассчитал на месяц раньше и весь август в маршруты ходил один. Молотком отбивал образцы, кайлом долбил закопушки, лотком промывал пробы — все сам. Возвращался на базу с рюкзаком, набитым под завязку, сваливал с плеч два пуда камней и, прежде чем отдохнуть, подкрепиться, шел к бывшим разведчикам:

— Старатели, как старается?

— Фунтит! — неизменно отвечали ему и рассыпали пред его очами все, что намыли за день.

Билибин рассматривал каждую золотинку, взвешивал на ладони, весело мурлыкал:

Он был очень доволен тем, что старателям фунтило — пусть ребята заработают. Радовался и результатам своих обследований. Ключ Холодный показал золота гораздо больше, чем было в пробах Раковского, и Юрий Александрович считал, что здесь, рядом с «Юбилейным», надо открывать второй прииск — «Холодный».

— А сегодня, догоры, — продолжал Билибин с прежним пафосом, — бродил я по любопытному ключику, нарек который Заманчивым! Разведку надо поставить по нему. Сдается мне, что манит этот Заманчивый нас к богатой жилке. Рудник откроем! На много лет — рудник. И город построим. Тесно будет в тайге! Так, Майорыч? А, Степан Степаныч? — обращался ко всем и все охотно поддакивали:

— Тесно, Юрий Александрович, тесно!

— А ты что скажешь, Демьян Степанов?

Демка, растянувшись на замшелом валуне, польщенный обращением, постучал в ответ хвостом по камню.

— Согласен, сукин сын, — усмехнулся его хозяин.

…На Среднекан Билибин вернулся в конце августа один в лодке, тяжело нагруженной образцами пород. Попутно доставил и полпуда золота, намытого на Юбилейном.

Среднеканцы как увидели это крупное, матово поблескивающее, словно топленое масло, золотишко так все — даешь Утинку! И рабочие экспедиции, у кого договор кончался, запросились на старание. Билибин пообещал своих направить в первую очередь. Оглобин поддержал его. Организовали две артели, и они потопали на новый прииск — «Холодный».

Поисковые летние работы закончились. Эрнест Бертин, Раковский, Цареградский, Казанли — все собрались на Среднеканской разведбазе. Каждый докладывал начальнику экспедиции, показывал породы, пробы, шлихи, самородки — отчитывался.

Дмитрий Казанли на самых высоких сопках, определив их координаты, установил одиннадцать астропунктов. Издали они были похожи на обелиски. С этими астропунктами увязывались все маршруты, реки, речки ключики, исхоженные геологами. И впервые вырисовывалась точная карта огромной территории: от Ольского побережья до правобережья Колымы, от Малтана и Бахапчи до Буюнды. Карта, изданная Академией наук всего три года назад, оказалась безнадежно устаревшей. А когда сложили все, что шагами измерили, молотками обстукали, лотками промыли, то получилось — небольшая экспедиция, в которой было всего два геолога, один геодезист и два прораба, меньше чем за год покрыла более тысячи километров маршрутной съемкой, четыре тысячи квадратных километров — геологическими исследованиями, опробовала долины в пятьсот километров общей протяженностью.

И почти по всем этим долинам было найдено золото, правда, не всюду такое богатое, как на притоках Утиной и Среднекана, не всюду годное для механической или мускульной добычи, но геологи смотрели далеко вперед, памятуя о технике будущего.

Бертин получил хорошие пробы по обеим истокам Среднекана — левому и правому. Раковский — по многим его притокам, не считая Утиной и других рек, впадающих в Колыму.