«Ну что, философ, сожжем деревеньку?» — спросил Горилла.

«Зачем?»

«Все до единого эамовцы! Не деревня, а Москва номер два».

Я знал, как жгут деревни, и содрогнулся при одной мысли о предстоящем погроме.

«У них сегодня праздник, — потирал руки Горилла. — Нынче день святого Луки, и будет большая служба. Как видишь, философ, сам бог на нашей стороне».

Обычно, когда жгли деревню, операция проводилась вместе с немцами. Мы расположились на холме, над самой околицей, и ждали, — когда немцы пустят ракету. Деревенька спала сном праведника. Над домиками возвышалась каменная колокольня. Виднелись белые крыши. В неверном свете уходящей ночи поблескивали окна. Я закрыл глаза, и эта мирная деревня представилась мне такой, какой она будет через несколько часов. Я представил себе те дикие сцены, которые разыграются на этих улицах, в этих домах, и оглянулся на своих спутников. Ближе всех стоял Горилла. Он облизывался, как бульдог, и мне показалось, что на месте его удерживает натянутая цепь. С таким же нетерпением ждали сигнала и остальные.

Ослепительной искрой небо прорезала ракета, и цольясы, крича, улюлюкая и стреляя, устремились вниз, к деревне. Я не двигался с места.

«А ну, катись!» — услышал я над самым ухом голос своего взводного Нотиса.

Сильный удар обрушился на мою голову, и я кубарем покатился по склону. Снизу, из деревни, уже доносились беспорядочные выстрелы, крики людей, мычание и блеяние животных. Голова у меня кружилась. Падая, я уцепился за ветви кустарника. Я решил, что так и останусь лежать под его прикрытием.

Но меня скоро хватились.

«Куда девался этот ублюдок?»

На этот раз кричал сам капитан. Он был весьма изобретателен на прозвища. Я вскочил и бросился на его голос. Первый попавшийся на моей дороге цольяс наподдал мне, чтоб я бежал побыстрее.

«Пошевеливайся, скотина, а то капитан не помилует!..»

«Где ты отсиживался, черт тебя подери?!» — накинулся на меня капитан, воздерживаясь, однако, от рукоприкладства.

Когда я добежал до церкви, на моих глазах разыгралась страшная трагедия. Цольясы перебили всех крестьян.

Не знаю, обдумали они заранее это преступление или все произошло случайно. Крестьяне толпились на паперти, полураздетые — ведь их подняли с постелей, — напуганные и жалкие. Я думал, что их, как обычно, запрут в церкви, а когда от деревни останется пепелище, погонят в Астипалею.

Но тут на площади показались двое немцев, они вели старика. Было в этом старике что-то величественное, — высокий, статный, в белоснежной рубахе, он гордо шагал рядом со своими конвоирами. Он не боялся. Я испытывал и восхищение, и вместе с тем страх. Навстречу старику вышел наш взводный Нотис.

«С праздничком, товарищ Лука! — сказал он с издевкой. — Долгих тебе лет да крепкого здоровья!»

Старик остановился и гордо поднял голову.

«Тьфу, предатель!» — крикнул он Нотису.

Нотис схватился за автомат, но его опередил один из немцев. Этот выстрел прогремел сигналом к бойне. Немцы и цольясы стали поливать крестьян непрерывным огнем. Я бросился бежать. Что им стоило истратить одну пулю и на меня…

На окраине деревни я натолкнулся на двух цольясов, которые тащили за волосы сельского священника. У старика не было сил идти, и они волокли его по земле. Я знал этих ребят, они не отличались очень уж свирепым нравом.

«Отпустите старика! — отважился я попросить их. — Пощадите его годы, его сан!»

Священник прильнул к моим ногам и стал молить о пощаде.

«Убирайся, пока цел! — отпихнул меня один из парней. — Смотри, какой покровитель нашелся! А ну-ка, вдарь ему! Пусть не путается под ногами…»

До сих пор не могу понять: почему меня не убили? Я решил бежать, бежать во что бы то ни стало. Я готов был пойти на любой риск. Я ждал, когда мы вернемся в Астипалею… Но судьба решила иначе и освободила меня самым неожиданным образом…

Стелиос закончил свой рассказ и снова опустил голову. Только теперь Космас заметил, что волосы у него местами слиплись от крови.

— Тебя били?

— Да… немного…

— Партизаны?

— Нет, мои коллеги.

— Успокойся, теперь все будет в порядке. Я ведь не думаю, чтобы ты убивал старух и жег деревни? Что ты собираешься делать?

Стелиос немного помолчал.

— А что вы собираетесь сделать со мной?

Он улыбнулся, но в улыбке его таилась тревога.

Три дня в Шукры-Бали шел суд над цольясами. Шестерых, служивших с начала оккупации в немецкой разведке, инициаторов беспощадного разбоя и насилия, приговорили к смертной казни. Приговор немедленно привели в исполнение. Остальные цольясы были приговорены к различным срокам тюремного заключения — от пяти лет до пожизненного. Много споров на заседании трибунала вызвала история Стелиоса.

Председатель, командир второй роты, считал, что, несмотря на отсутствие состава преступления, Стелиос заслуживает пяти лет тюремного заключения: человек он грамотный, знал, что делал…

— В том-то вся и беда, — перебил председателя врач. — Излишняя грамотность порой и доводит до таких ошибок.

— А каково ваше мнение?

— Абсолютно невиновен.

— Как вы мотивируете свое решение?

— По причине умственной слабости! — вдруг предложил Керавнос.

— Минутку, минутку! — запротестовал врач. — Дело серьезное! Если бы мне предложили выбрать четвертование или оправдательный в силу моей якобы умственной слабости приговор, я не задумываясь остановился бы на первом. Разве похож этот человек на слабоумного?

— Хорошо! — кивнул председатель. — Ну, а если принять во внимание его образование и возраст, то какое оправдание мы можем найти для его поступков? Только умственную неполноценность. Керавнос, по-видимому, прав, это классический пример умственной слабости…

В перерыве Космас проконсультировался у адвоката из Кидонохорья, которого прислали вести следствие на этом процессе.

— Совсем не обязательно называть человека слабоумным, — сказал адвокат. — Напишите, что все это время мой клиент — о, простите! — подсудимый претерпевал моральное и физическое насилие!

Суд согласился с такой формулировкой.

VIII

Однажды вечером, под проливным дождем, в лагере снова появился Михалакис. Он промок до нитки, одежда прилипла к его худенькому телу, волосы стояли торчком, а лукавые глаза весело поблескивали. Мальчик удивительно напоминал мокрого, взъерошенного котенка. Смеялись, глядя на него, партизаны, смеялся и Михалакис, обнажая мелкие крепкие зубы.

— Иди, иди сюда, — протянул к нему руки Лиас. — Ждали мы тебя, ждали, даже поседели, ожидаючи. Сам пришел или опять прислали?

— Прислали!

— Жандармы?

— Ну да! Отец послал!

Михалакис принес записку от заключенных. Их содержали в церкви под очень слабой охраной. В деревне стояло два взвода цольясов и несколько жандармов, разбить их не составляло никакого труда. Правда, за деревней, на шоссе, немецкие посты. Заключенных было более ста — члены ЭАМ и молодежной организации. Сначала их держали всех вместе — мужчин и женщин. Несколько дней назад женщин перевели в Астипалею. Вскоре туда собирались переправить и мужчин. Заключенные просили партизан спасти их.

Выступили на следующий вечер. Космас зашел за Михалакисом. Мальчик спал.

— Вставай, Михалакис! Одевайся, да поживее!

Михалакис вскочил. Спросонья он ничего не понял и растерянно смотрел на Космаса. Но вдруг счастливая догадка осветила его лицо радостью.

— Уходим, да? Погоди, я сейчас!

На ощупь он отыскал в темноте бочку, плеснул в лицо пригоршню воды и вприпрыжку побежал за Космасом. По дороге он то и дело отставал. Подвязывал соскальзывающие с ног царухья и подтягивал штаны.

Космас прибежал к церкви одним из первых. Когда замки сбили, вместе с заключенными на улицу хлынула волна спертого, гнилого воздуха.

— Мы ждали вас сегодня! Мы еще утром узнали, что ваша дивизия совсем близко! — кричали заключенные.