Так он поставил тогда точку на этой странице своей жизни.

Но разве это была точка?

Космас учился в первом классе гимназии, когда к нему пришла первая любовь. Он сидел на последней парте и мог не отрываясь смотреть на нее. Но ей было трудно оглядываться, и, подыскивая для этого какой-нибудь предлог, она раздавала направо и налево свои тетради и карандаши. А на переменах немного задерживалась, чтобы пропустить его вперед. Она была красивее всех. И имя у нее тоже было самое красивое — Янна.

Ученический мирок строил козни. Во главе девочек стояла Феодора — высокая тощая девица с длинными косами; ей уже давно пора было замуж, но она все еще не могла вызубрить теорему Пифагора. Госпожа Гликерия посадила ее отдельно на первую парту. Мальчиков возглавлял Карадивас. Любимой забавой для него было набить карманы конопляными семечками и ловко подбрасывать их в коридоре под ноги госпоже Гликерии, чтобы она поскользнулась и села на пол. Оба главаря поделили сферы влияния, и ничто не могло произойти без их санкции. Переписка вождей не прерывалась. Почтовая связь лихорадочно обслуживала последнюю парту, где находилась ставка Карадиваса, и первую, где под строгим надзором госпожи Гликерии сидела в одиночном заключении Феодора. Посягнуть на тайны этой переписки не смел никто. Если же такие случаи бывали и виновником оказывался мальчик, то Карадивас моментально карал его. Виновник получал дюжину тумаков, а его имущество конфисковалось. Если виновник оказывался в лагере Феодоры, она принимала свои меры. Эти меры были более гибкими: Феодора не опускалась до избиения и грабежа, зато виновница должна была приводить в порядок ее тетради, готовить за нее задания по рукоделию и решать задачи. Если же дело доходило до предательства, то к какой бы сфере ни принадлежал фискал, его ожидали страшные унижения. Оба вождя были неумолимы. Правда, Феодора в этих случаях умывала руки: своих подданных она передавала на суд беспощадному Карадивасу. Вот в этой-то переписке вождей были однажды зафиксированы имена Янны и Космаса. Неусыпный глаз госпожи Гликерии заметил, как Феодора передала записку девочкам второй парты. Учительница поднялась с кафедры, держа в руках железную линейку.

— Сюда! — рявкнула она, потрясая линейкой. — Сюда, Скуларику!

Несчастная Скуларику, тщедушное, болезненное создание, перевела взгляд с учительницы на Феодору, глаза которой метали могший, и без колебаний приняла решение.

— Что, госпожа? — спросила она, подняв на учительницу невинные глазки.

— Дай сюда, Скуларику!

— Но что, госпожа?

— То, что тебе передала Адамопулу.

— Адамопулу ничего не передавала мне, госпожа. Линейка описала грозную траекторию и с таким грохотом опустилась на парту, что класс содрогнулся. Но глаза Феодоры по-прежнему метали молнии, и Скуларику не сдавалась.

— Ну? — спросила Гликерия. Скуларику не ответила.

Тогда госпожа Гликерия приступила к следующему этапу следствия. Она перешла к обыску. Сначала она разомкнула кулачки девочки, потом вывернула наизнанку ее карманы и высыпала на парту содержимое ее портфеля. Записка была найдена. «Завтра, — писала в ней Феодора, — в четыре часа пополудни в храме святого Афанасия состоится венчание Янны и Космаса. Будут присутствовать все родственники и друзья».

Директор гимназии, добрый старичок, в том году уходивший на пенсию, не дал хода делу. Он вызвал Феодору, по своему обыкновению отвесил ей пару шлепков по мягкому месту, и на этом все окончилось. Окончилось для всех, кроме двоих…

Космас и Янна были соседями. Между их домами лежал пустовавший строительный участок, и Космас видел из своего окна, как Янна сидит у стола и делает уроки. Так прошло три года. До ее отъезда.

Матери у Янны не было. Она приехала в провинцию вместе со своим отцом Павлом, который вскоре поступил на работу в сапожную мастерскую. Он слыл хорошим мастером. Приветливый, спокойный человек, высокий, стройный. Космас видел его почти каждый день, когда он проходил мимо их дома. Утром Павел шел на работу, вечером возвращался, нагруженный покупками. Он жил вдвоем с Янной. Вскоре после их приезда Космас услышал, как женщины называют мастера Павла масоном. В те дни умер единственный сын владельца мастерской, в которой работал Павел, и женщины говорили, что мастер участвовал в похоронной процессии, но в церковь не вошел, а ждал снаружи и потом снова присоединился к шествию, направлявшемуся на кладбище. Слухи долетели до школы, и обнаружилось, что Янна по воскресеньям не ходит в церковь. Многие перестали здороваться с мастером, он же здоровался со всеми.

Напротив дома Космаса жила госпожа Аврокоми, очень набожная женщина. Ее старший сын Алексис пошел в дьяконы. Госпожа Аврокоми часто приходила к матери Космаса шить на ее машинке. Едва завидев проходящего мастера Павла, она начинала креститься: «Господи, помилуй!» Однако вскоре вслед за первой произошла вторая история, которая решительно изменила настроение граждан.

В тот год два больших несчастья обрушились на маленький городишко — пожары и банкротства. Горели склады, дома и магазины разорившихся купцов. Они застраховывали все имущество и в критический момент предавали его огню. Иначе банки конфисковали бы и дома, и магазины, а кредиторы засадили бы их в тюрьму. А так они получали страховку, кое-как улаживали свои дела и сохраняли престиж. Получалось, что пожар спасал купцов от банкротства, а банкротства спасали город от пожаров.

Загорелась даже фабрика льда. Собственно, с нее все и началось. Глава компании «Василиос Бурумис и K°», старая лиса, отхватил у страхового общества двести тысяч, заплатил часть своих долгов, взял ссуду в торговом банке, который с готовностью помог пострадавшему, и через год на старом фундаменте построил новую фабрику. Его примеру последовали другие, и не проходило недели, чтобы где-нибудь не вспыхивал пожар.

Пожарной команды в городе не было. Один торговец табаком из Кефалонии, представитель фирмы Папастратоса, не боялся банкротства: его дела шли неплохо, но, на его беду, соседние магазины, слева и справа, вот-вот должны были вспыхнуть. Он был предусмотрителен и написал об этом Папастратосу, а тот выслал ему две пожарные машины; эти машины стоически выжидали рокового часа во дворе за магазином. Но беда нагрянула — вместе с табачной лавкой сгорели и пожарные машины Папастратоса. В подвале, что находился слева от лавки, хранилась смола, и прежде чем пожарники успели ахнуть, все три магазина обратились в пепел.

Этот пожар был страшнее всех остальных. Он вспыхнул в самый спокойный час — на рассвете. И не успели забить в колокол, как огонь уже сделал свое дело. Над городом нависли черные тучи. Все усилия были бесполезны.

Люди, прибежавшие на помощь, неподвижно стояли на площади и смотрели на пламя. Вдруг раздался крик: «Люди добрые, там мои дети!» Кричала женщина, которая в одной рубашке выскочила из соседнего дома и бросилась к горящим магазинам.

Эта женщина, вдова, пришла вечером из деревни, она была землячкой хозяина магазина, в подвале которого хранилась смола, и он разрешил ей переночевать в магазине. Его приказчик тоже два месяца назад схоронил жену, и вдова, уложив детей спать, пошла к нему.

Первым ринулся в огонь один из пожарников. Он надвинул на голову каску, схватил в руки бидон с водой и вошел в дверь, из которой вырывались дым и языки пламени. Через несколько минут пожарник вернулся. Его одежда тлела.

Женщина снова рванулась к двери. Ее удержали. Все столпились вокруг вдовы, и мало кто заметил, что какой-то мужчина обернулся мокрым одеялом и вошел в дверь горящего магазина. «Кто это?» — крикнули из толпы.

Люди ждали. И вот в дверях показался дымящийся человек. Он сделал два шага и упал на землю. Под одеялом нашли двух мальчиков. Одного из них огонь не тронул, но он был мертв: как видно, задохнулся от дыма. Другой был еще жив, он бился в судорогах и кричал. Все занялись детьми и забыли о спасителе. Наконец кто-то подошел к нему и сдернул одеяло. Лицо обгорело, одежда дымилась. Его раздели и отвезли в больницу. Там выяснилось, что это «масон».