— Он никуда не ходит. Боится, что его схватят…

— Кто?

— Ваши, — смущенно буркнул мальчик.

— А дома его не могут схватить?

— А Макис и не сидит дома. Он только сейчас дома, тебя ждет…

— Значит, мы теперь вроде заговорщиков? — засмеялся Космас. — Ну ладно! Посмотрим, как поживает Макис… А тебя-то как зовут?

— Спирос.

— А ты не боишься, что тебя схватят?

— Ни чуточки! — Спирос прыгал рядом с Космасом, подбрасывая ногой встречные камушки. — Мама хочет, чтобы я тоже никуда не ходил, а я позавчера ночью выпрыгнул с балкона.

— И куда ты пошел?

— Ты только молчи, а то мама говорит, что у нее падает сердце… Я пошел в клуб, там был вечер для ребят, и я танцевал с одной девочкой…

— Молодец! Что ж ты Макиса с собой не захватил?

— А я ему сказал! Но он пошел спать в баню, чтоб его не арестовали! Делает, что ему мама говорит. Такая мямля! «Садись!» говорит мама. Садится. «Вставай!» Встает.

Макис встал навстречу Космасу, обнял и поцеловал его. Он был очень растроган.

— Я думал, что ты сам ко мне зайдешь…

— А я думал, что увижу тебя с ребятами. Чего это ты сидишь взаперти?

Вошла его мать, она сердечно поздоровалась с Космасом, нашла, что он ни капельки не изменился (пустой рукав его пиджака она не заметила), сказала, что Макис очень скучал без друга и они часто о нем вспоминали. Теперь Космас вернулся и, конечно, поможет своему другу, который переживает тяжелые, критические минуты жизни… Госпожа Арети не могла удержать слез и поднесла к глазам платочек.

— Ну чем провинился Макис? Что он сделал? Почему его так ненавидят?

Космас попытался ее утешить.

— Ты не знаешь, Космас! Жизнь Макиса висит на волоске!

— Прошу тебя, мама! — Макис осторожно взял ее под руку и повел к двери. — Обещай мне не волноваться!

— Да, да, мой мальчик!

Спирос невозмутимо наблюдал за этой сценой из глубокого кресла и, встретившись глазами с Космасом, лукаво подмигнул…

Буквально через минуту госпожа Арети вернулась вместе со старой служанкой. Они принесли лампы и два подноса, заставленные сладостями, фруктами, напитками. Космас запротестовал, но госпожа Арети сказала, что у Макиса только один и, она надеется, верный друг. Она поставила подносы на стол и вышла, уводя за собой сопротивлявшегося Спироса.

— Я еще увижу тебя, Космас! — крикнул он уже в дверях. — Правда?

— Обязательно, — ответил Космас и обернулся к Макису: — Какой шустрый у тебя братишка. Он мне очень понравился.

— Да, да… И в кого он пошел? Понятия не имею…

— В дядю, конечно! Тоже будет генералом!

— Да, да… Наверно. — Макис наливал в рюмки ликер.

Теперь, когда принесли лампы и полутемная комната была освещена, Космас убедился, что здесь ничего не изменилось. Письменный стол Макиса, книжный шкаф, ковер на полу, на стенках фотографии Макиса. На старом месте висел и генерал. Не изменилась комната, не изменился и Макис — уравновешенный, спокойный, добрый, в элегантном костюме, словно и не было страшных лет бедствия.

— Послушай, Макис, — серьезно заговорил Космас, собираясь повлиять на своего друга, как влиял когда-то, — оставим вино и сладости до другого раза. Скажи-ка мне лучше: что с тобой происходит? Кого ты боишься, кто тебе угрожает? Хоть убей, не понимаю, что тебя пугает. Думаешь, тебя посадят за то, что ты хочешь короля?

— Да провались он пропадом! Ничего подобного я не говорил!

— Ну, а если б и сказал, это не преступление. Если уж ты до того докатился, что желаешь короля, — желай себе на здоровье! Я говорил с ребятами, никто и не думал тебе угрожать…

Дверь открылась, и вошла госпожа Арети.

— Я должна сама объяснить тебе, Космас, насколько серьезно обстоит дело. Макис никого не трогал, он ни во что не вмешивался. И о короле тоже говорил не он, а другие. Пусть они и отвечают! Макис ни в чем не виноват. А Маунас, ты помнишь, он с детства был хулиганом и разбойником, теперь он партизан, ходит с револьвером… Так вот, он сказал своей маленькой сестренке, что своими руками прикончит всех барчуков, в том числе и Макиса. А что ему сделал Макис?..

— Успокойтесь, госпожа Арети. Если даже Маунас так и сказал, то вовсе не значит, что так и сделает.

— Сделает! Сделает! — нервно всхлипнула госпожа Арети и снова достала платочек. — Поговори с ним, Космас, обязательно поговори. Он такой дикарь… Только ты не передавай ему этого, скажи, что мы его любим…

Макис слушал мать с удовлетворением. «Совсем свихнулся парень», — думал Космас, пытаясь уловить в его взгляде хоть какую-то живинку. Но никакой живинки не увидел он на красивом, неподвижном, словно высеченном из мрамора лице с классически правильными чертами и с выражением классической безмятежности.

Другим помнил Макиса Космас. Когда-то они делились сокровенными тайнами беспокойного отрочества, шептались о девочках-одноклассницах, вместе удирали с унылых собраний ЗОН{[86]}, в недозволенный для учеников час ходили в кино… Тогда глаза у него не были такими неподвижными, а мысли неповоротливыми. Тогда у них было много общего.

Когда госпожа Арети оставляла их наедине, Космас пытался растормошить Макиса воспоминаниями о былых проделках. Макис улыбался, но не прежней открытой улыбкой, а одними губами, едва обнажая зубы… Космас заговорил о генерале. Макис даже не оглянулся на его фотографию.

— Да, да, жаль, что дядя умер…

Космас попросил достать книгу его мемуаров. Макис порылся в шкафу, в ящиках стола — куда-то завалилась. Космас встал и распрощался. Госпожа Арети расстроилась, когда услышала, что Космас в городе проездом. Она думала, что он вернулся насовсем.

— А ты не мог бы остаться? Ради нас, ради Макиса?.. Ах, обещай мне по крайней мере поговорить с Маунасом…

Космас шагал по темным улицам и посмеивался над наивным страхом госпожи Арети, над нелепыми угрозами Маунаса. Но Макис?.. Мысли о нем причиняли боль. Много печального видел Космас за этот день — покинутый родной дом, бедную женщину с сиротами, мрачную, как могила, комнату с заброшенными дорогими сердцу вещами. Смотреть на них было тяжело. Но всем — и вещам, и людям — суждено прожить и умереть. С этим можно свыкнуться, примириться. А можно ли примириться с увяданием юности? Можно ли позволить, чтобы она угасла, не вспыхнув благородным пламенем мечты и подвига, умерла на пороге жизни?

Добравшись до речушки, делившей город надвое, Космас услышал со стороны клуба тревожные, непрерывные автомобильные гудки. Гудел «Эдип». Космас побежал на его зов.

— Что случилось?

— Наконец-то! Мы уже боялись, что уедем без тебя! Через час отправляемся в Патры. Завтра там окружная конференция, только что позвонили… А где ты пропадал? Навещал землячку?

В Патры они должны были приехать к следующему вечеру. Однако, несмотря на хорошую дорогу, выбившийся из сил «Эдип» все время спотыкался и пятился. Его следовало бросить и пересесть на один из редких попутных грузовиков. Но когда они, вдоволь намучившись, решались на это, подходящего грузовика не попадалось. Когда грузовик появлялся, коварный «Эдип» обретал былую прыть и летел, как стрела. Итак, они прибыли в Патры на день позже, когда конференция уже кончилась. Жители города были взволнованы тревожными новостями из Афин. В редакции «Свободной Ахайи» стоял шум и гвалт — только что пришли свежие афинские газеты. В большой угловой комнате кто-то читал вслух. Космас заглянул туда и услышал короткие, как боевые призывы, фразы: «Кто разрубит гордиев узел?», «Национальное правительство колеблется…», «Разногласия в военном вопросе вступили в критическую фазу». И снова Космас почувствовал беспокойный, лихорадочный пульс афинской жизни, от которого они успели отвыкнуть за время поездки. Увидев на столике номер «Свободы», он пристроился на ближайшем стуле.