Наступил самый важный момент: Минчо дал мне два лева, чтобы я опустил их в миску нищего. А Прою всё повторял дрожащим голосом:

— Подайте, Христа ради, слепому!

Я тихонько подошел к нему, запустил руку в миску, будто клал туда деньги, и забрал все монеты. Минчо очень хорошо знал свою роль и, когда я вернулся, спросил:

— Ты положил деньги в миску?

— Да, мастер, положил.

— Парень, не гневи бога, говори правду.

— Положил, мастер…

— Врешь, я видел, как ты украл деньги у несчастного слепого!

Он обыскал мои карманы и нашел украденные деньги.

— Какой позор! — возмущенно воскликнул Минчо. — Обокрасть слепого нищего!

Я молчал, повесив голову (так было по пьесе).

— Ты дурной мальчишка! — продолжал ругать меня мастер и схватил меня за уши.

Надо было дернуть слегка, но Минчо, разозлившись на мой пинок, крепко ухватил мои уши и стал их драть изо всех сил. Публика заржала от удовольствия. Я хватил Минчо по лицу. Тогда он выпустил мои уши и тоже пустил в ход кулаки. Мы принялись драться, а ребята решили, что так полагается по пьесе, и, в восторге от нашей игры, кричали «браво» и аплодировали. Им очень понравилось, что мы не прикидывались, будто клоуны в цирке, а дрались по-настоящему. Из носа у меня потекла кровь. Я налетел на Минчо и повалил его на пол. Кто-то ударил меня сзади. Я обернулся: Прою воспользовался суматохой и решил мне отомстить за то, что я вечно колотил его. Я наскочил на Прою, потому что мне и без того не хотелось драться с Минчо, а на Прою я давно был зол. Теперь уже все поняли, что драка не имеет ничего общего с пьесой. Началась общая свалка, нельзя было понять, кто с кем дерется. Больше всего досталось Прою. Ребята требовали деньги назад — они были в кармане у Прою, — но он не отдавал их и в конце концов удрал домой и заперся. Ребята столпились у дверей, но мать Прою разогнала их скалкой.

Так неудачно завершилось наше представление. Как артисты мы потерпели полный провал. Денег за спектакль мы так и не увидели. Прою наврал, что отец отобрал у него все деньги за повреждения, которые мы нанесли сараю: мол, надо было заплатить плотнику за ремонт. Никто плотника не приглашал, конечно, и деньги остались у Прою. Ну, битья ему не миновать. Мы с Минчо решили как-нибудь поколотить Прою так, что ему и во сне не снилось.

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

Через два дня мы пошли в порт искать работу. Все говорили, что там лучше всего платят, что некоторые грузчики зарабатывали так же, как банковские чиновники.

В тот день в порту было много иностранных кораблей. Мы остановились посмотреть, как грузят черный французский корабль. Мы с детства знали все иностранные флаги. Это был обшарпанный старый пароход.

Грузчики брали со склада мешки с зерном, поднимались по доске на пароход и высыпали зерно в трюм. Наверное, мешки были очень тяжелые, потому что грузчики гнулись в три погибели, а колени у них подгибались. Один рабочий, усатый старик, покачнулся, поднимаясь по доске, потерял равновесие и упал в воду вместе с мешком. На причале поднялась паника. С корабля бросили спасательный круг, но упавший не показывался на поверхности. Его искали целый час. Наконец в воду спустился моряк в водолазном костюме. Все столпились посмотреть, как водолаз уходит под воду, чтобы отыскать человека с мешком. Я глазел, зажатый людьми, как вдруг кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся — Минчо хитро мне подмигивал. Мы отошли в сторонку, Минчо скорчил таинственную физиономию и прошептал:

— Сейчас самый подходящий момент сбежать!

Я огляделся и, поскольку всегда был догадливым, сразу сообразил, в чем дело. Все следили за водолазом, никто не обращал внимания на пароход, даже вахтенный исчез. И на палубе никого не было. Мы собирались бежать по суше, но теперь было бы страшно глупо упустить такой удобный случай.

Совершенно спокойно мы поднялись по трапу на палубу — вроде бы просто посмотреть. Нам было не впервой подниматься без разрешения на иностранные пароходы. С кормы несколько моряков наблюдали за водолазом.

Где же спрятаться? В угольном трюме опасно. Там в свое время нашли двух мальчишек из нашего класса. Кочегар их нашел. Тогда почти все корабли были с паровыми машинами. Ребята были с ног до головы измазаны углем, черные, как негритята. Когда их вывели на причал, хохот стоял невероятный. Так что и речи быть не может об угольном трюме — поймают, а потом вся школа будет над нами смеяться.

Но времени терять было нельзя: в любой момент нас могли поймать. Мне пришло в голову спрятаться в спасательной шлюпке. Я знал, что на каждом пароходе имеется хотя бы две спасательных шлюпки, закрепленных у бортов.

— Давай к шлюпкам! — крикнул я Минчо и, пригнувшись, побежал вперед. Минчо бежал следом. Теперь я стал главарем, и он послушно выполнял мои приказы.

Мы быстро нашли шлюпку. Закрепленная у борта, она была покрыта темно-зеленым брезентом, перевязанным тонким канатом. Я выдернул его и приподнял брезент.

— За мной, быстро! — скомандовал я. Слышно было, как он сопит у меня за спиной. Я пролез в лодку. Там было темно и пахло смолой.

— Минчо, ты где?

— Не могу залезть, — пыхтя, ответил он.

«Ну, мы пропали, — подумал я. — Если его заметят, конец. Нас вышвырнут, как паршивых котят, и мы станем посмешищем на весь город».

Не иначе, нос ему мешает, подумал я, и прошептал:

— Попробуй плечом вперед, а я еще немного приподниму брезент.

Наконец, охая и сопя, Минчо влез в лодку.

— Носом стукнулся, — простонал он.

— Ш-ш-ш, тихо, — сказал я и подумал: «Похоже, этот нос нам еще наделает бед во время путешествия».

Но сейчас было не до разговоров, и мы затаились, скорчившись в лодке. Вскоре послышался шум, крики:

— Вот он, вот! Водолаз тащит его!

Мы поняли, что утонувшего, наконец, нашли и погрузка корабля возобновится. И в самом деле, вскоре палуба стала дрожать под тяжелыми шагами носильщиков.

Два человека, наверное, из экипажа, остановились у лодки. Потом она слегка качнулась — моряки, видно, оперлись на нее. Я затаил дыхание. Они что-то говорили на своем языке и громко смеялись. Если нас найдут, мы пропали! И вдруг — апчхи! — Грач чихнул! Ну, этот Минчев нос! Мы себя выдали!

Моряки умолкли и словно бы прислушались. А мы в лодке умерли со страху. Вскоре моряки снова заговорили по-своему и отошли. Мы перевели дух.

— Минчо, — прошептал я, — ты что, простудился?

— Насморк у меня, — виновато ответил он, — а носового платка нет.

И у меня не было. В нашем квартале считалось позором носить в кармане такие вещи. Только маменькины сынки носили платки.

Время тянулось ужасно медленно, нам было страшно молчать в темноте, и мы всё время шептались.

Приближалось обеденное время — я почувствовал это по своему пустому желудку.

— Минчо, тебе есть охота?

— Ух, до чего же я голодный! — сказал он. — Могу в один присест съесть целый котелок фасоли.

Я не удивился, потому что помню, как он однажды съел целую буханку горячего хлеба. Дядя Христаки — бакалейщик — дал нам денег на две больших буханки и послал в пекарню на главной улице. Хлеб был горячий, белый, вкусный, как коврижка. Он жег нам руки и чудесно пахнул. Грач не удержался и отломил корочку. Тогда и я отломил. «Смотри, как надо, чтобы было незаметно», — сказал Минчо и отломил еще кусочек. Я тоже. Потом он, потом снова я… А хлеб был такой вкусный, чем больше ешь, тем больше хочется. Мы шли медленно и отламывали по кусочку. А когда спохватились, оказалось, что от каждой буханки осталась половина. «Э, теперь уже всё равно», — сказал Минчо и храбро надкусил. Пока мы дошли до нашей улицы, в руках у него была одна горбушка. Мы незаметно прошмыгнули в лавку (дядя Христаки в это время отвешивал халву), положили огрызки на прилавок и убежали. Дядя Христаки пожаловался моей матери, и меня угостили такой березовой кашей, что белый хлеб мне вышел боком.

— Минчо, ты помнишь, как мы съели хлеб дяди Христаки?