601. И. Гейхтшману и А. Лещанкину. 1943. 26 января. Москва553Читать
602. Б. Л. Пастернаку. 1943. 18 февраля. Москва554Читать
Комментарии556Читать
Указатель имен687Читать
{5} Письма
1910 – 1943
{7} 235. Труппе МХТ[1]
22 марта 1910 г. Москва
22 марта 1910 г.
Я несколько раз объявлял, что артисты, воспитанники и состоящие в филиальном отделе и в режиссерском управлении не имеют права выступать на стороне без специального на то разрешения Правления. Мотивы, по которым Правление разрешает или запрещает, очень серьезны, и потому оно не находит возможным отказаться от этого права.
Между тем в последние месяцы такое участие вне театра повторяется все чаще и чаще. Во многих случаях это так глубоко возмущало меня, что я предпочитал молчать, потому что в противном случае пришлось бы настаивать перед Правлением на совершенном исключении некоторых лиц из театра.
Участвовали в посторонних спектаклях артисты, которые получают очень крупное жалованье, и такие, которые много заняты по репертуару и даже жаловались на отсутствие свободного времени.
Участвовали молодые артисты, для которых каждая роль, сыгранная наскоро, без опытного руководителя, есть злейший вред. Одна такая роль убивает весь труд наших режиссеров, положенный на этих артистов.
Участвовали ученики; они не могут еще путем сыграть небольшую сцену, а там играли целые роли. Можно себе представить, сколько художественной безграмотности вносили они в эти роли и сколько вреда принесли себе.
Но самое возмутительное — это то, что в самом нашем театре завелись люди, которые являются предпринимателями {8} таких спектаклей, ради личной наживы вносящие эту театральную гниль в наше дело, да еще рекламирующие эти спектакли анонсом «с участием артистов Художественного театра», когда многие из них, хотя и с хорошими задатками, не умеют еще самостоятельно работать.
Теперь я в последний раз предупреждаю, что всякий желающий участвовать на стороне в спектаклях или концертах, зимой или летом, обязан получить на это разрешение мое, как председателя Правления, или Константина Сергеевича, как директора-режиссера.
Если такое разрешение будет, то это освободит лицо, состоящее в нашем театре, от стыдного положения играть тайком. Если же разрешение не будет дано и все-таки будет нарушено, или участвующий будет обходиться без разрешения, то Правление сочтет себя вправе принять самые суровые меры, вплоть до исключения из театра.
Это категорическое условие Правления. Кто не желает принять его, а хочет оставаться свободным в своих внешних выступлениях, тот может заранее отказаться от службы в Театре.
Вл. Немирович-Данченко
236. Л. Н. Андрееву[2]
21 июня 1910 г. Нескучное
21 июня 1910 г.
В деревне Екатериносл. губ.
Многоуважаемый Леонид Николаевич!
Не захочется ли Вам черкнуть мне письмецо? Что Вы делаете? Работаете ли? Над чем? Нет ли у Вас планов на Художественный театр? Даже на этот сезон мы так ни на чем и не остановились после «Гамлета» и «Мизерере»[3]. А то и другое должно пройти в октябре. Гамсун написал новую пьесу, прислал, оказалась слабою[4]. Если бы Вы держали меня в курсе Ваших планов относительно Художественного театра на этот или будущий годы, я был бы Вам очень благодарен.
Я уехал из Москвы 28 мая, живу короткое время в деревне, а потом поеду ремонтироваться на Кавказские воды.
{9} Мой адрес в июне: Кавказ, Мин. воды, Ессентуки, санаторий Азау. А в июле: там же, Кисловодск, до востребования.
Май я отдыхал в Севастополе. И, между прочим, смотрел наконец пресловутую «Анфису»[5]. Смотрел и дивился, почему эта пьеса прошла мимо нас и почему Вы ее так не любите, что даже отказывались дать мне прочесть. Мне пьеса понравилась самым решительным образом, очень! И какая она в бытовом отношении колоритная. И какая сценичная.
Играли ее там плохо. Но Костомаров, вероятно, был лучше, чем и в Москве и Петербурге Баратов. (Он играл у Суворина, начинал у нас.) И Анфиса была недурная, с темпераментом.
По поводу этой пьесы я опять много думал о том, почему сожительство Художественного театра с Вами не дышит полным счастьем. Мне кажется, я понял все. И как во всяком супружестве, так и в этом: если один не может окончательно подчинить себе другого, то оба должны считаться с достоинствами и недостатками друг друга. Есть в Ваших драмах нечто, чего Художественный театр не может выполнить. И потому что не может, и потому что не хочет. От этого «нечто» Вам нельзя отказаться, потому что страшно — может выйти, что откажетесь от лучшей части себя. Но сохранить это нечто и в то же время уловить, что, достойное внимания, мешает Художественному театру отдаться Вам с радостью, Вы могли бы. А Художественный театр в свою очередь должен вникнуть в то, чего он не мог выполнить, и, вникнув, увидеть свой недостаток, а увидев, поторопиться отделаться от него.
Я пишу общими словами, но мысли у меня определенны и конкретны. Только в письме не разовьешь их. Мне кажется, что я хорошо знаю, чего недостает Художественному театру, чтобы охватить Вас ярко, и что в Вас такого, что как бы настораживает Художественный театр против Вас.
Хотелось бы поговорить об этом.
Крепко жму Вашу руку и шлю привет Вашей жене.
Вл. Немирович-Данченко
{10} 237. К. С. Станиславскому[6]
Июнь (после 23‑го) 1910 г. Ялта
Дорогой Константин Сергеевич!
Я рассчитывал на Ваше письмо только в Москве, но мне уже переслали его сюда.
Как досадно, что у Вас так плохо сложился отдых. Да, эти доморощенные курорты ужасны. Побывав только раз в Карлсбаде, я нахожу, что никакой патриотизм не может заставить меня оставлять деньги на Кавказе. Я провел там три недели. Из них не было ни одного дня неудачного в смысле отдыха: даже несмотря на то, что мы десять дней не видали солнца. Так изумительно все приспособлено там для курортной жизни. А если провести там полный курс, то есть четыре недели, то это стоит трех месяцев Кавказа.
Правда, я (в первый раз за 14 лет) ничего не делал. Я не считаю двух-трех часов занятий театром, но это мне нужно было каждый день, как алкоголику две‑три рюмки водки. И компания была «легкая»: Стахович, брат мой Василий Иванович, Потапенко, Григорий Петров и т. д. Был еще петербургский приятель Стаховича Шубин-Поздеев. Стахович его называет старостой кокоток. Можете понять, какое содержание вносил он в общую болтовню — очень удобное для отдыха мозга. Даже со Стаховичем мы говорили много о театре только два‑три раза, когда уж очень лил дождь.
От Вашего настроения и письмо так мрачно. Не розово и я смотрю на сезон, но так как я сильно охвачен желанием выйти из такого сезона сухим, то Ваше мрачное настроение меня не заражает. Что будет дальше, я пока почти не думаю. Сейчас надо только «спасать сезон». И если Вы без комплимента называете меня мудрым, то согласитесь, что в заголовке всех предприниманий надо поставить именно эти два слова: спасать сезон. Отделить большие суммы на убытки и решительно пойти на эти убытки — кого же обрадует такая храбрость? И ради чего? Диви бы ради определенно выяснившихся новых созданий и путей. Ради рискованных, но определенных художественных задач. Но их нет или они не ясны и проблематичны. Кто же согласится жертвовать на это свои небольшие тысячи? {11} Да возьмите даже себя — человека, сравнительно обеспеченного. Охота Вам будет потерять 7, 8, 10 тысяч без ясной художественной цели? Конечно, нет.
С этой точки зрения почти все Ваши соображения легко опровергаются. И им не только нельзя следовать, их даже вредно сообщать нашим пайщикам, потому что они могут привести всех в уныние, ослабить общий дух, который так необходим в критический сезон, и подорвать доверие к нам на будущее время.