В отличие от своего шефа Пикенброку удалось выжить. Еще до окончания войны он был переведен в действующую армию, и его не коснулись аресты, произведенные после 20 июля 1944 года. Будучи начальником штаба корпуса, он попал в советский плен, отсидел положенное количество лет за совершенные преступления и затем вернулся в Западную Германию, где скромно доживал свои годы и умер в 1964 году. Пикенброк времени не терял, написал мемуары, в которых довольно откровенно рассказывал о деятельности разведывательной службы вооруженных сил Германии. Мы в настоящее время имеем возможность воспроизвести несколько фрагментов из этих воспоминаний:

«Россия является самой трудной страной для действия разведывательной службы. Причины этого лежат в первую очередь в сильной изоляции страны, возникшей в результате сложной процедуры выезда и въезда. В стране всегда мало иностранцев, а в Европе мало советских граждан. Иностранцы, прибывающие в Россию, всегда бросаются в глаза, сильно контролируются и не могут незаметно ездить по стране. Русские, живущие за границей, — это преимущественно эмигранты, которые ничего не знают о новой России и не имеют с ней связей. Прочие советские граждане, находящиеся в Европе, представляют собой особо проверенных, надежных людей, работать с которыми не имеет смысла. Деньги не являются притягательным средством для русских. Все знатоки России считают русскую контрразведку очень хорошей и разветвленной. В ее работе активно принимает участие население. Все эти обстоятельства очень затрудняли разведывательную деятельность против России, к чему добавлялось еще и то обстоятельство, что до 1939 года Германия не имела общей границы с Россией.

В мирное время против России в Германии работали разведывательные пункты в Кёнигсберге, Бреслау, Вене, Штеттине, Гамбурге и Берлине. Агентурная сеть состояла в первую очередь из поляков, латышей и литовцев, которые жили вблизи русской границы и могли ее переходить, имея на русской стороне знакомых и родственников, которых они опрашивали. Кроме того, мы получали сведения из Финляндии и Эстонии, которые специально засылали агентов, чтобы получить интересующие нас сведения.

Далее, мы устанавливали предварительные контакты со всеми немцами — рабочими, техниками и инженерами, которые ездили в Россию, чтобы при их помощи выяснить определенные вопросы. Большинство из них не хотели иметь дело с разведкой, так как боялись контроля с русской стороны. После возвращения они сообщали нам свои сведения, касавшиеся преимущественно деятельности промышленных предприятий, на которых они работали. Тем не менее опросы немцев, которые работали в России или ездили туда на короткий срок, давали довольно подробные сведения о состоянии русской военной экономики.

При присоединении прибалтийских государств к Советскому Союзу там было оставлено большое количество агентов. Они давали нам данные о воинских частях, находившихся в этих странах, и работали вплоть до оккупации этих государств Германией. Хорошую службу сослужила нам также разведывательная авиа-эскадрилья Ровеля.

После окончания похода против Польши возникла общая граница между Россией и Германией. В результате войны многие поляки из восточных районов оказались в западных и наоборот. Возникло сильное движение через демаркационную линию. Это давало новый стимул для разведывательной деятельности против России. В качестве агентов мы чаще всего использовали неимущих поляков, которых вербовали, обещая им продовольствие, одежду, скот, выпивку. Результаты не были исчерпывающими, однако в значительной мере были лучше, чем раньше. Мы несли большие потери в агентах, составлявшие примерно 50 процентов их состава. При этом мы не знали, были ли это действительно потери или просто агенты добровольно оставались на другой стороне.

Начиная с февраля 1941 года в разведывательную деятельность включились разведорганы штабов армий, передислоцированных с Запада в Польшу. Они — особенно в апреле, мае и июне — перешли к проведению тактической разведки»[330].

На Нюрнбергском процессе Пикенброк дал следующие показания по поводу заданий, которые он получал в связи с предстоящей операцией:

«Для выполнения этих заданий мною было направлено значительное количество агентов в районы демаркационной линии между советскими и германскими войсками. В разведывательных целях мы также использовали часть германских подданных, ездивших по различным вопросам в СССР, а также опрашивали лиц, ранее бывавших в СССР.

Наряду с этим всем периферийным отделам разведки, которые вели работу против России, было дано задание усилить засылку агентов в СССР Такое же задание — усиление агентурной работы против СССР — было дано всем разведывательным органам, которые имелись в армиях и армейских группировках. Для более успешного руководства всеми этими органами абвера в мае 1941 года был создал специальный разведывательный штаб, носивший условное название «Валли-1». Этот штаб дислоцировался близ Варшавы в местечке Сулиевек.

Руководителем «Валли-1» был назначен наш лучший специалист по работе против России майор Браун. Позднее, когда по нашему примеру 2-й и 3-й отделы абвера также создали штабы «Валли-2» и «Валли-3», этот орган в целом именовался штаб «Валли» и руководил всей разведывательной, контрразведывательной и диверсионной работой против СССР. Во главе штаба «Валли» стоял подполковник Шмальшлегер»[331].

Действительно, обстановка изменилась, когда после 1939 года войска Красной Армии выдвинулись вперед, на новую границу, которая была не такой плотной.

Посмотрим же по дневнику Гальдера, что докладывала разведка:

22 июля 1940 года. Первые оценки, данные Браухичем: «У Советского Союза 50 — 70 хороших дивизий»[332].

24 июля 1940 года. Оценка ОКХ: 141 дивизия в западной части СССР[333].

Август 1940 года. Экспозе генерала Маркса: 147 дивизий и бригад[334].

Теперь снова вернемся к воспоминаниям Паулюса. Когда он в декабре 1940 года проводил штабную игру по операции «Барбаросса», то, по его словам, генеральный штаб имел следующее представление о Красной Армии:

«Предполагалось, что русские имеют следующие силы (реконструкция по памяти): всего 185 дивизий, 50 танковых и моторизованных бригад, из них связаны на финской границе около 20 дивизий, на Дальнем Востоке около 25 дивизий, на Кавказе и в Средней Азии — 15 дивизий. Таким образом, для русско-немецкого фронта оставалось 175 соединений, а именно: 125 стрелковых дивизий и 50 танковых и моторизованных бригад»[335]. Предполагалось, что в течение трех месяцев после начала войны будут подброшены 30 — 40 дивизий — как сформированных вновь, так и подтянутых с других границ России, а через шесть месяцев после начала войны — еще 100 дивизий... Общая численность «красных предполагалась для военного периода 2 миллиона 611 тысяч».

Когда во время одной из бесед с Маршалом Советского Союза Георгием Константиновичем Жуковым я упомянул последнюю цифру, то мой собеседник удивился:

— Меньше трех миллионов? Не может быть. Паулюс, видимо, ошибся. Нельзя представить себе, что немцы предполагали, будто на фронте они встретят противника, численностью менее трех миллионов...

Но ошибся ли Паулюс? Ведь количество дивизий, которое он назвал в приведенном фрагменте воспоминаний, примерно совпадало с оценками, которых придерживался зимой 1940/41 года немецкий генеральный штаб. Паулюс назвал цифру 175 соединений (для будущего фронта), а в документах генштаба на 29 января 1941 года стоит цифра 177. Если учесть, что фельдмаршал писал свои заметки спустя много лет, то такая ошибка вполне простительна.

Теперь о цифре, которая так удивила Г К. Жукова. В большом справочном документе, который генеральный штаб германских сухопутных сил составил 15 января 1941 года и разослал вплоть до штабов дивизий, содержалась такая оценка Красной Армии. Отдел иностранных армий Востока утверждал, что в мирное время Красная Армия насчитывала 2 миллиона, а в случае проведения полной мобилизации она сможет выставить на западных границах 100 стрелковых и 25 кавалерийских дивизий. Максимальную численность войск на будущем советско-германском фронте отдел оценивал в 4 миллиона человек, однако оговаривался, что, по его мнению, Советский Союз не сможет призвать в армию достаточное число людей ввиду «нехватки квалифицированной рабочей силы»[336]. Таким образом, Паулюс, очевидно, не ошибался; если ОКХ считало, что Красная Армия еле-еле наберет 4 миллиона бойцов, то для военной игры, которая имела своей целью «репетицию» первых недель войны, можно было взять цифру около 3 миллионов.