В свете подобного категорического императива германской стратегии следует рассматривать и отношения рейха со своим азиатским союзником по оси — с Японией. Эта тема сама по себе заслуживает специального исследования — настолько она обширна и важна для понимания логики и алогизма агрессивных коалиций. Исследователи истории японо-германских отношений В. Л. Исраэлян и Л. Н. Кутаков в своей обширной работе «Дипломатия агрессоров» с полным правом констатируют:

«Германо-японские отношения накануне нападения Германии на Советский Союз проходили под знаком на устойчивых взаимных стремлений Берлина и Токио использовать своего партнера для осуществления собственных внешнеполитических целей. За показным единством взглядов и манифестацией дружбы и сотрудничества скрывались соперничество и глубокие противоречия, вытекавшие из хищнической, империалистической сущности внешней политики и дипломатии главных участников фашистского блока — Германии и Японии»[225].

Для нас же важно установить лишь одно: как должны были выглядеть действия Японии в германских планах против СССР и насколько они вообще учитывались при разработке «Барбароссы»? Здесь мы можем увидеть ту же, на первый взгляд, алогичную, а в действительности логическую ситуацию, что и в отношениях между Гитлером и Франко, только мультиплицированную на тысячи километров, отделявших Японию от Германии, и на удельный вес этого империалистического государства в мировой политике.

Военное «содружество» Германии и Японии против СССР было закреплено специальным соглашением от 27 сентября 1940 года (тройственный блок), и с того времени обе страны поддерживали тесный контакт. По характеристике принца Коноэ сентябрьский пакт представлял собой «план превращения трехстороннего антикоминтерновского пакта, который был в то время в силе, в военный союз, направленный в основном против СССР». Разумеется, было вполне логичным, что Риббентроп в феврале 1941 года информировал японцев о предстоящем нападении на СССР, которое «приведет к гигантской победе немцев» и будет означать «конец советского режима»[226].

Но когда дело стало ближе подходить к реализации «Барбароссы», Гитлер принял несколько неожиданное решение. 5 марта 1941 года была утверждена «Директива № 24. О сотрудничестве с Японией», В ней содержался весьма странный пункт 5-й:

«5) Японцам не следует делать никаких намеков касательно операции «Барбаросса».

В то же время пункт 1й «Директивы № 24» гласил: «1) Цель сотрудничества, основанного на тройственном пакте с Японией, — заставить Японию как можно скорее предпринять активные действия на дальнем Востоке. Таким путем английские силы будут связаны, а центр тяжести интересов США будет отвлечен на Тихий океан. Чем скорее это произойдет, тем больше шансов на успех будет иметь Япония, поскольку ее соперники все еще недостаточно подготовлены к войне. Операция «Барбаросса» создаст для этого особенно благоприятные политические и военные предпосылки»[227].

Итак, все-таки связь с «Барбароссой»? Конечно, ибо только наивный человек мог предполагать, что Япония не будет точно информирована о немецких намерениях. Она их знала и — с поразительным параллелизмом! — приняла решение о самостоятельных действиях, не связанных с действиями Германии. Это решение было принято 3 февраля 1941 года на одной из знаменитых «координационных конференций» высших руководителей Японии. Японцы, видимо, наученные опытом Хасана и Халхин-Гола, избрали для своей агрессии южное направление[228].

Когда весной 1941 года министр иностранных дел Японии Мацуока отправился в Европу и посетил Берлин и Москву, он действовал в соответствии с этой директивой. Получив от Риббентропа достаточное количество намеков на предстоящее нападение на Советский Союз, Мацуока заключил в Москве пакт о ненападении, и Япония этим подчеркнула, что не собирается (во всяком случае, в первой фазе) таскать для Гитлера каштаны из огня войны с СССР[229]. Как отнесся к этому Берлин? По одной версии, Риббентроп был недоволен самовольными действиями Японии[230]. По другой версии (слова Гитлера, сказанные Редеру), Мацуока заключил договор «по его [Гитлера] совету»[231].

В глубине души Гитлер действительно был удовлетворен японским решением, ибо оно освобождало его от необходимости делиться с Японией будущими трофеями в Азии. Недаром во время подробного разговора с Мацуокой 4 апреля 1941 года он ни словом не обмолвился о «Барбароссе», а предпочел общие рассуждения о дальневосточной ситуации, обещал Японии помощь в случае вступления Америки в войну, а затем перевел речь на Сингапур[232]. На следующий день Риббентроп продолжил ту же линию, уверяя главу японского дипломатического ведомства, что «Германия уже выиграла войну», и снова повторив, что Германия и Италия должны действовать в Европе, а Япония — в Азии[233].

Мацуока, конечно, со всем согласился. 16 апреля главное командование японской армии и главное командование японского флота отдали распоряжения об «энергичной активизации» подготовки к действиям в южном направлении[234]. Эти меры были полностью одобрены 2 июля 1941 года на очередной «координационной конференции», решения которой стали фундаментом японского военного планирования во второй мировой войне[235]. Курс на Сингапур и Индокитай казался Японии более надежным. Лишь на «всякий случай» в июне 1942 года генеральный штаб разработал план выхода японской армии к Омску и оккупации Восточной Сибири — на узкой полосе вдоль Транссибирской магистрали[236]. Но, обжегшись в 1939 году, японские генералы предусматривали теперь эти действия только на тот случай, если СССР «развалится».

Повторяю: как это ни удивительно, решение «координационной конференции» (о котором Гитлер не знал) находилось в полном соответствии с его тайными пожеланиями.

15 июля 1941 года, в атмосфере опьянения первыми успехами на Востоке, Гитлер пригласил к себе японского посла и стал развивать идею совместных военных действий против СССР и Америки. «Мы должны совместно их уничтожить!» — воскликнул Гитлер и высказал мнение, что японцы должны «для ускорения» краха СССР вступить в войну и оккупировать советскую территорию до Омска, куда собираются выйти и немецкие войска[237]. Впрочем, это предложение не противоречило предыдущей схеме Гитлера, поскольку столь запоздалое вступление Японии в войну не давало бы ей прав на слишком большие притязания. Но японцы не спешили. Они предпочитали выжидать — пока не увидели, что Советский Союз устоял.

В конечном счете военноэкономический потенциал гитлеровской коалиции выглядел так[238].

Ресурсы собственно Германии:

Население: 70 млн. чел.

Промышленные рабочие: 10 млн. чел.

Добыча угля 257 млн. т

Добыча нефти 0,9 млн. т.

Выплавка стали 20,8 млн. т.

Ресурсы оккупированной и «союзной» Европы

Население: 220 млн. чел.

Промышленные рабочие: 18 млн. чел.

Добыча угля 143 млн. т

Добыча нефти 6,6 млн. т.

Выплавка стали 11 млн. т.

Как видим, участие сателлитов и экономика порабощенной Европы давали Гитлеру не так уж мало. В результате одному Советскому Союзу с его 180миллионным населением и производством 18 миллионов тонн стали, 165 миллионов тонн угля и 31 миллиона тонн нефти противостоял противник, который располагал экономическим потенциалом, превышавшим советский по важнейшим показателям (по углю более чем в два раза, по стали почти в два раза).