– Ведьма свахою была, пироги ему пекла! – подпевал ему косматый скоморох, пританцовывая. – Боярин, что дитятя, боится обнять зятя, молится, ни ест, ни пьет, а ну как загрызет! Клык у Коваря железный, что капкан медвежий.

– Брехня! – ухмыльнулся дед, позабыв про свою щепу, отложив наконец-то топор, окончательно заинтригованный.

– Гости во дворе плясали, в салки с бесами играли, коварю – веселье, монахам – песнопенья! – не унимался молодой скоморох, колотя в бубен головой, в то время как его старший напарник задорно стал насвистывать на глиняной свистульке, скосив уморительно глаза к переносице. – Меды горькие, на полыни стойкие, что зелейщика-злодейщика, да оленьи кости отведали гости. Во крепости под стены камены, под ворота железны, во рвы глубокие да попадали. – Выкрикнув это, скоморохи повалились наземь, словно мертвые, изображая, видимо, как, по их мнению, упились гости на свадьбе.

Пес, все так же стоя на задних лапах, продолжал кружиться на месте, виляя хвостом, и не заметил, что вся труппа уже на земле. Запоздало жалобно заскулил и тоже повалился на землю, поджав лапы. Кто-то из молодок бросил псу сухарик, но лохматый артист даже не отвлекся на угощение, только вильнул хвостом, а молодой скоморох вскочил, еще больше входя в раж, выколачивая из бубна простенький, залихватский ритм.

– От коваря кузла не ведали зла, а боярин бобром кол на коваря тешит, за гривну дочь берет пусть хоть леший. Коварь – варяг, умишку напряг, чар наворожил, черту душу заложил, молодому князю вдарил, под хомут его поставил. Удивляется народ – кто тут князь, а кто хадот.

– Охальники! – заржал, не выдержав, дед, опрокидывая колоду и вставая в полный рост. – Дам вам браги да хлеба, бесы глумливые, и чтоб духу вашего здесь не было!

Зычно голося на всю округу, прогоняя скоморохов, староста никак не мог удержать смех.

Широкая грудь старика сотрясалась, а округ-лый живот подергивался от усилий скрыть веселье.

Отбежав вместе с собакой на безопасное расстояние, скоморохи низко поклонились старосте, и даже пес опустился на передние лапы, подражая хозяевам.

– Мир вам, люди добрые. Благодарствуем за угощение.

Чуть не расплескав крынку с пивом, молодой скоморох поспешил скрыться за воротами усадьбы, а его старший товарищ все откланивался, косясь на улыбчивых молодок, явно недовольных тем, что представление так скоро закончилось.

Пройдя чуть меньше версты по широкой, хоженой дороге, когда озорная детвора наконец отстала, скоморохи устроились под орешником, на обочине, расстелив худой, облезлый тулуп на траве вместо подстилки.

– Вот видал, Прошка, жадный староста, как и говорил лодочник. У коптильни стояли, духом провоняли, а рыбы так и не увидали.

При слове «рыба» пес вскочил и стал суетно обнюхиваться вокруг, воспринимая знакомое слово как команду к действию.

– Хлеб да пиво – все ж не каша березовая.

А то, глядишь, так бы и отобедали оглоблей по сусалам, – возразил старшему молодой.

– Коваря дворовые люди за веселье щедрей платят. И рыбы дадут, и мяса с котла, и с любого огорода кочан капусты снимут…

– И молока, и сыра, подтвердил молодой, вгрызаясь в обветренную горбушку ржаного хлеба. – Ворочаться нам надо, дядька, сказывают бредники, дескать, плох год, уйдем от коваря, впроголодь жить станем.

Отхлебнув из крынки, косматый скоморох откинулся назад, опираясь спиной о тонкий ствол дерева. Суетливый пес подбежал к хозяину, понюхал мутную жижу в крынке и, отворотив морду, попятился, косясь на горбушку в руках Прошки.

Старший было задремал, как вдруг вскочил и стал прислушиваться к звукам леса, нервно теребя засаленный ворот рубахи.

– Что там, дядька? – встревожился Прошка. – Разъезд иль купчишки?

– Да кажись, тутошние мужики волов гонят… да большое стадо!

– А бряцают, что разъезд, – высказал сомнение молодой, тоже прислушавшись. – Ох, угодим под нагайки, дядька, схорониться бы…

– Тсс! – шикнул на Прошку дядька. – Успеем. В бурелом они за нами не пойдут.

И действительно, из-за поворота от пригорка повалило на дорогу стадо волов. Погонял скотин мужик в крапивном рубище, запыленный и босой, а шапка на нем была лисья, хоть и изрядно потрепанная, но дорогая. Суетливо хлеща палкой быков по округлым бокам, торопя и без того резвый шаг встревоженного стада, он чихал и кашлял от поднимающейся по дороге густой пыли. Позади мужика, напирая храпящими, потными лошадьми, гарцевали десяток всадников. Все при оружии, в кольчугах да в цепной броне. У каждого помимо меча еще и кривая половецкая сабля. Щиты деревянные, но украшенные и окованные богато. На щитах знаки новой веры. Всадники заметили путников и чуть припустили лошадей, обгоняя стадо и погонщика по обочине.

– А ну погодите, крамольники! – рявкнул кряжистый ратник, подоспевший к тому месту, откуда собрались дать деру скоморохи. Пес звонко залаял было на всадника, но тут же скрылся за ногами хозяев, трусливо выглядывая на топочущих копытами лошадей.

– Доброго дня тебе, боярин, – засуетились скоморохи, выстраиваясь в рядок, стянув шапки. Отвесив низкий поклон, они, не сговариваясь, попятились, подбирая с травы разбросанные впопыхах скромные пожитки.

Внимание скоморохов привлек юный наездник, показавшийся за спиной у окликнувшего их воина. На вид молодому было, может, чуть больше пятнадцати, совсем еще отрок, но крепкий, ладный, умело сидящий в седле. Заметно выделялись на нем расшитые золотой канителью сапоги с начищенными до блеска бронзовыми наголенниками. Дорогое седло, и кольчуга, скованная явно впору, словно влитая сидит на юном теле.

– Нынче суздальские да владимирские пос-лы утеснений не ведают, а сами на людей прохожих кидаются, – вполголоса ворчал Прошка, видя в юнце если не боярского сына, так разбалованного дорогими подарками купеческого отпрыска. То, что этот отрок был не местный, скоморохи сразу смекнули и потому немного расслабились. Пришлый, кто бы он ни был, незнакомых людей на чужой земле обижать не станет.

– Далече ли до переправы, сказывайте, не то биты будете, – вопрошал ратник, грозно зыркнув на скоморохов из-под стеганой холщовой шапки-подшлемника.

– Коваря паромщик злой да сытый. За работу гривну с дюжины взымет, а вас почитай три десятка, – ответил дядька, скривив ехидную гримасу. – А дадите бедному скомороху монетку, я вам брод хоженый покажу.

– Не пристало нам ног мочить, ероши! Отвечай, что спрашивали!

– Ой, да что-то мы, батюшка, запамятовали, – замялся Прошка, почесывая затылок. – То ли от перченой пустоши три версты да косая сажень, все по тропиночке; то ли по вдоль лесочка, да по бережку, за лисьей норой да бобровой конурой, по медвежьей тропке до малинника…

– А ну! – гаркнул ратник, привставая в седле и отводя в замахе руку с плетью.

Дядька хоть и был слегка напуган за своего младшего напарника, все же держался достойно, затарабанил пальцами по бубну, как бы имитируя быстрые шаги, а оскалившийся, взъерошенный пес при звуках бубна привычно вскочил на задние лапы и стал приплясывать в такт, поджав передние лапки.

– К Коваря Железенке тропки, что лесенки, – заговорил дядька, вторя Прошкиному тону, – то на холм, то с холма, то болотами, то чащобами, да все одно мимо лешего, мимо грешного, да повешенного, да неутешного, где и ног поломать и зуб выбивать. Приметишь куницу – глухаря поймаешь, а дороги не узнаешь, не изведаешь.

– Тебе, скомороху, не горланить да потешать велели, а толком сказывать. Ответь из уважения к путникам дальним. Дам трех куропаток, еще не ощипанных, – сказал примирительно молодой воин и, поравнявшись с ратником, твердо перехватил взметнувшуюся было плеть.

Понимая, что его сказки да прибаутки не нашли благодарных слушателей, дядька выпрямился, взял бубен на манер подноса и уже смелее подошел к молодому боярину, ожидая обещанной награды прежде, чем что-то расскажет.

Молодой воин отвязал от седла тушки куропаток и бросил на бубен скомороху. Дядька тут же отпрянул и, спешно собирая оставшиеся вещи, ответил вполне серьезно, но все же не сумев совсем обойтись без скоморошьих ужимок.