А. Брукнер в 1886 г.

Новый 1887 год отмечен триумфальными исполнениями Седьмой симфонии в крупнейших городах Европы — Будапеште, Дрездене, Берлине, Лондоне. В это время Брукнер уже всецело занят сочинением Восьмой симфонии, начатой еще в 1884 году; это грандиозное произведение, длительностью около восьмидесяти минут, стало последней симфонией Брукнера, которую ему суждено было закончить. 4 сентября 1887 года композитор писал Г. Леви: «Наконец, Восьмая завершена, и первым должен узнать об этом мой отец в искусстве» (künstlerischer Vater — так Брукнер называл Леви). Однако композитора ожидало разочарование: Леви нашел симфонию неисполнимой и предложил сделать значительные изменения и сокращения. Небывалые размеры Восьмой были непонятны даже самым близким сторонникам Брукнера. Композитор болезненно переживал неудачу. По свидетельству И. Шалька, отказ Леви поверг Брукнера в глубокое уныние; он чувствовал себя настолько несчастным, что утратил веру в композиторское призвание. Однако его сильная натура смогла преодолеть новый творческий кризис. В 1889–1890 годах он создал вторую редакцию Восьмой симфонии, сделав ряд сокращений и других изменений: написал новую коду I части, которая теперь заканчивалась pianissimo (уникальный случай в симфониях Брукнера!).

После лучезарного колорита Седьмой симфонии Восьмая (до минор) поражает глубиной трагического мироощущения, особенно сильного в I части. Для этой симфонии в наибольшей степени подходит классическая формула развития цикла — «от мрака к свету». В грандиозной концепции Восьмой, как ни в какой другой симфонии Брукнера, развертывается картина титанической борьбы, приводящей к победе жизнеутверждающего начала. В этом Восьмая наиболее близка симфонизму Бетховена.

Известны высказывания Брукнера по поводу содержания отдельных частей Восьмой симфонии. При всей своей наивности они помогают понять смысл главных музыкальных образов. I часть, по словам композитора, — возвещение смерти (Todesverkündigung), становящееся все более сильным; в конце части господствует чувство смирения и покорности. Действительно, главная тема I части, грозно вздымающаяся в октавных унисонах низких струнных на фоне таинственного тремоло скрипок, носит непреклонный императивный характер; по образному смыслу (но не по средствам воплощения) ее можно сопоставить с «мотивом судьбы» из Пятой симфонии Бетховена. Еще более грозно и устрашающе звучат интонации главной темы при втором проведении в мощных унисонах медных, не оставляющих надежды на спасение. Этот образ роковой силы доминирует в I части, одной из самых кратких в симфониях Брукнера (417 тактов). Подобная проблеску света побочная партия, насыщенная теплым звучанием струнных, лишь ненадолго вносит чувство утешения и покоя. В предельно лаконичной (всего 24 такта!), но многозначительной коде I части наступает развязка драмы: устало ниспадающие интонации главной темы постепенно замирают в pianissimo на фоне мерных ударов литавр. По свидетельству очевидца, Брукнер, записывая музыку коды, сказал: «Так бьют часы смерти» (Totenuhr).

Очевидно, чтобы развеять траурное настроение заключения I части, композитор сделал скерцо II частью цикла. Сочностью жанрового колорита музыка напоминает картины старых фламандских мастеров, погружая в атмосферу простонародного, грубоватого веселья, пронизанного ощущением здоровой мужественной силы. Брукнер называл первую тему скерцо «немецкий Михель». Грузная, чуть неуклюжая тема басов струнных в остинатном ритме лендлера действительно чем-то напоминает походку простого деревенского парня; ее оттеняют шелест и жужжание тремоло высоких скрипок, хроматические пассажи которых вносят элемент призрачности, нереальности происходящего; музыка уподобляется фантастическому хороводу причудливых видений… Эта двойственность земного и незримо ирреального сохраняется на протяжении главного раздела скерцо, одного из самых масштабных у Брукнера. О трио скерцо Брукнер говорил: «Михель удобно расположился на вершине горы и грезит, глядя на страну» («träumt ins Land»). В этих словах верно схвачено основное настроение трио, мечтательная музыка которого близка пасторальной идиллии; неторопливые, протяжные мелодии овеяны дыханием величественной альпийской природы, проникнуты близостью к родине.

Торжественное хоральное звучание кульминаций трио предвосхищает возвышенный склад III части симфонии — Adagio. Эта часть — самая грандиозная из всех медленных частей в симфониях Брукнера (301 такт). В ее монументальной форме нашло совершенное воплощение архитектоническое искусство композитора. Adagio захватывает напряженным эмоциональным током выразительно пластичных мелодий, благородной сдержанностью страстного чувства. Это гигантский симфонический ноктюрн, в котором словно в едином порыве сливаются голоса вселенной… Брукнер говорил по поводу музыки Adagio: «Тогда я слишком глубоко заглянул в глаза одной девушке». Конечно, поздняя влюбленность композитора лишь послужила побудительной причиной для создания величественной поэмы в звуках, где земное, человеческое чувство перерастает в пантеистически восторженное упоение красотой мироздания.

Огромная звуковая конструкция Adagio основана на двух темах-зернах, из которых вырастает сложнейшая симфоническая ткань. Начальная тема у первых скрипок на фоне мерно пульсирующего ритма сопровождения — образ затаенной мольбы, полной скрытой страстности, которая с неистовой силой прорывается на кульминации темы. Ее завершают умиротворенные хоральные звучания, окруженные торжественными арпеджиями арф, словно теряющимися в заоблачных высях… Вторая тема, звучащая в грудном теплом тембре виолончелей, носит более личный характер. Ее выразительные интонации, сопровождаемые мягким шелестом тремоло струнных, звучат как взволнованная лирическая исповедь.

Гигантский финал Восьмой симфонии (747 тактов!) по размерам и драматической напряженности превосходит даже финал Пятой. Из высказываний Брукнера известно, что поводом к его созданию послужила торжественная встреча трех императоров — австрийского, германского и русского — близ Ольмюца в сентябре 1884 года, сопровождавшаяся военным парадом. По словам композитора, в первых тактах финала «струнные — скачка казаков; медь — военная музыка; трубы — фанфары в момент встречи…». Эти образы, конечно, не исчерпывают полностью содержание концепции финала. В ее центре, как и в I части Восьмой, — титаническая личность «героя», бросающего гордый вызов судьбе. Через напряженную борьбу, насыщенную острейшими драматическими коллизиями, развитие приводит к торжественному апофеозу в последних тактах, объединяющих в одновременном звучании главные темы всех частей симфонии. Настойчивое повторение в ослепительном до мажоре преображенной темы I части символизирует оптимистическое разрешение трагического конфликта — победу жизни над смертью, света над тьмой. Могучим гимном радостного ликования заканчивается финал Восьмой симфонии, последний симфонический финал, который суждено было завершить Брукнеру.

Неудача с первой редакцией Восьмой симфонии вызвала новую череду переработок старых произведений. Испытывая мучительные сомнения, Брукнер соглашается с предложениями И. Шалька и Ф. Лёве подвергнуть ревизии даже ранние симфонии. Он откладывает в сторону начатые в сентябре 1887 года эскизы новой, Девятой, симфонии и на четыре года погружается в работу над партитурами уже законченных произведений. Помимо второй редакции Восьмой симфонии в конце 80-х годов сделаны новые редакции Третьей и Первой симфоний. Кроме того, И. Шальк, получивший поддержку Г. Леви, вносит в партитуры уже опубликованной Четвертой (изд. в 1888 г.) и Пятой симфоний такие значительные изменения, что они искажают первоначальный авторский замысел. Хотя новые редакции имели целью сделать музыку Брукнера более доступной пониманию современников, они не были оправданными с точки зрения исторической перспективы. С тех пор, как в XX веке, преимущественно в 30-х годах, были изданы первоначальные авторские редакции симфоний Брукнера[54], они признаны единственно адекватными замыслам композитора и в этом виде исполняются крупнейшими дирижерами современности.