— Стой! Куда? Эх!.. — закричал вдруг железнодорожник, стоявший возле окна, и выстрелил два раза во мрак. Я выскочил во двор. К забору метнулась человеческая фигура. Не успел я вытащить наган, как она исчезла.

Директор почты встретил меня торжествующей улыбкой.

— Радуетесь? — вырвалось у меня. — Напрасно. Поймаем!

— Желаю успеха, — ответил хозяин. — Должен при этом заметить, что он был для вас нужнее, чем я.

— Вот как? Кто же он, ваш гость?

Но арестованный загадочно усмехался. О значении его фразы я узнал гораздо позже...

После руководителей очередь дошла и до остальных участников заговора. Ошеломленные полным провалом организации, командиры «пятерок» вели себя на допросах трусливо и старались свалить вину на других. Довольно быстро нам удалось установить адреса и фамилии интересовавших нас лиц.

Уже утром мы с Волошиным приехали в Чека. Я коротко посвятил Николаева. Малинина и Лешку в курс дела и приказал, возглавив отряды рабочих, завершить операцию. На свободе еще оставалось около ста участников заговора.

Помощники мои, казалось, нисколько не удивились тому, что я так поздно сообщил им о случившемся. Николаев молча выслушал приказ и вышел. Лешка взял под козырек и горячо ответил:

— Есть! — На пороге обернулся, словно боясь, что я плохо его понял, и добавил: — Будет выполнено!

А Малинин... Он перевел взгляд с меня на Волошина. Лицо его выражало сомнение, подозрительность. Видимо, он пытался угадать, почему мы действовали без него и что за этим кроется. Но, спохватившись, он опустил глаза:

— Слушаюсь!

Когда мы остались одни, Волошин сел на диван и стал сворачивать цигарку.

— Почему Романюк молчит?

— Очевидно, на дорогах все тихо.

— Вот это меня и тревожит, — сказал Петр Андреевич. — Кто их знает, что они еще придумали? Не терпится поговорить с кем-нибудь из этих... ну хоть с директором почты. Он, кажется, самый словоохотливый.

Я открыл дверь:

— Введите гражданина Нащокина!

С минуту мы молча рассматривали толстого, смертельно перепуганного человека, который в первый час после ареста еще пытался презрительно усмехаться и строить из себя героя, но, увидев, что арестованы все его соучастники, увял и сморщился, как детский шарик, из которого выпустили воздух. Он сидел, положив руки на колени и глядя на нас умоляюще. На вопросы отвечал торопливо, приподнимаясь со стула. Постепенно мне становилось понятным все, что казалось загадочным все эти дни.

— Кто убил Новикова? — спросил я. — За что?

— То есть, кто персонально выстрелил, мне неизвестно, — ответил Нащокин. — Но вообще дело в следующем. — Господин Степняк передал нам от имени национального правительства требование немедленно произвести экспроприацию золота, хранящегося в банке. В его письме разъяснялось, что средства необходимы для плодотворной деятельности правительства, но мы-то, откровенно говоря, заподозрили, что правительство тут ни при чем, а золото понадобилось самому Степняку, о котором ходили слухи как о человеке алчном и нечистом на руку. Однако ослушаться было нельзя. К Лессингу обращаться за содействием было бессмысленно и опасно. Нам слишком хорошо был известен этот педантично честный человек. Попробовали использовать старшего кассира, но тог неожиданно заявил о своей лояльности большевикам. Пришлось его убрать.

— Каким образом все-таки похитили золото?

— Прапорщику Мешкову удалось вовлечь в организацию дочь господина Лессинга, свою невесту, мадемуазель Софи. Она и передала Мешкову ключи от хранилища, которые были ей затем возвращены.

— Федор, что с тобой? — с беспокойством спросил Волошин.

— Ничего... — ответил я, с силой проведя рукой по лицу, словно отгоняя видение. — Ничего!

— Мы с удовольствием выполнили приказ Степняка, — продолжал директор почты, — ибо он играл нам на руку. Мы рассчитывали, что, увлеченные поисками золота, чекисты не успеют нащупать нити заговора.

Я и Волошин переглянулись.

— Однако на другой день из вполне достоверного источника нам стало известно, что чекисты ведут работу одновременно в двух направлениях и уже знают день нашего выступления. Тогда было решено срочно убрать господина Братченко, уничтожив заодно и отряд красноармейцев.

— Тогда Степняк и подослал Алпамысова?

— Совершенно верно.

— Что же это за «достоверный источник»? — спросил Волошин.

— Ей-богу, не знаю! — ответил Нащокин. — Этот человек работает у вас. Занимает ответственный пост. Но он так строго законспирирован, что из шестнадцати руководителей «пятерок» только одному была известна его подлинная фамилия.

— Кому?

— Понятия не имею! Вообще я был мало информирован. Я не играл активной роли, поверьте! — привстал Нащокин.

— А кто прятался у вас на чердаке?

— До нынешнего вечера я его не видел. Явился часов в шесть, назвал пароль и от имени Степняка предложил выступить не в час ночи, а немедленно. Но я не успел сообщить остальным... Скажите, пожалуйста, — снова приподнялся директор почты, — я могу надеяться, что меня помилуют? Имейте в виду, я добровольно все рассказал, совершенно добровольно!

— Трибунал, который будет вас судить, очевидно, примет это к сведению, — ответил Петр Андреевич. — Уведите господина Нащокина!

Вдруг стекла задрожали от взрывов. Послышались беспорядочные выстрелы.

— Степняк! — крикнул Волошин.

Схватив шапки, мы выбежали на улицу. Я не мог понять, что происходит в городе. Красноармейцы отступали. По улице неслись кони без всадников, бежали бойцы, вооруженные рабочие и железнодорожники. — Прощай! Я бегу в тюрьму. Арестованных необходимо отправить в Барнаул. Они нам еще пригодятся! — торопливо сказал Волошин и пожал мне руку.

Спрыгнув с крыльца, он попытался остановить бегущую в панике толпу, выстрелил в воздух, но безуспешно. Я потерял его из вида. Часовых возле особняка уже не было. Словно буря пронеслась, и я остался один. Вокруг не было ни души. Послышался рев мотора, у дома затормозила неуклюжая машина. Я узнал автомобиль Романюка. В кабине рядом с шофером сидел Красильников. Романюк выскочил с окровавленным лицом, без шапки. Он поглядел на меня воспаленными глазами и крикнул:

— А, это ты! Где Волошин? Садись! Отступаем!

— Почему?

— Объясню по дороге. Быстрее!

— Обожди секунду, — попросил я и вернулся в кабинет за документами. Взяв кое-какие папки с «делами», я быстро вернулся.

Автомобиль, швыряя нас из стороны в сторону, понесся к базарной площади. Красильников мрачно жевал папиросу.

— В город с хода ворвались части Васильева! — сказал командир полка. — Дивизия с орудиями, броневиками. На станции два бронепоезда белых. В последний момент я получил депешу из Барнаула. На Васильева наступают полки Красной Армии. Белогвардейцы в панике бегут. Рвутся на юг, к китайской границе. Наш Крайск и попался им на пути. Принимать бой нет смысла. Здесь через два дня наши будут. Получен приказ потерь не нести. Отступить в степь, переждать. Больше суток васильевцы в городе не задержатся.

Над моим ухом раздался выстрел. Шофер уронил голову на руль. Машина вильнула В сторону. Красильников, вскочив, направил дымящийся маузер на Романюка.

На узкую улицу с грохотом въезжали зеленые, похожие на черепах броневики...

12

Автомобиль подпрыгнул на панели и врезался в стену. От толчка я вылетел на мостовую. Красильников выстрелил в Романюка, тот упал.

Начальник штаба сорвал с шапки звезду и закричал офицеру, выпрыгнувшему из броневика:

— Сюда! Сюда!

«Ах, мерзавец!» — успел подумать я, бросаясь в узкий, темный переулок. Меня заметили. Грянула длинная пулеметная очередь. Пули взрыли снег. Петляя, как заяц, я мчался по дворам, перелетал через заборы. Наконец, задыхаясь, остановился на пустыре. Из-под снега торчали проволока, консервные банки. Вдали темнели дома. Обыватели притихли в своих домиках.

«Вот он когда показал себя, предатель! — думал я. — Вот кого имел в виду Нащокин! Но Красильников ведь ничего не знал о моем визите к Степняку... Значит, был еще кто-то? Кто?..