Заслышав шум на первом этаже, Элизабет вздрогнула.
— Не бойся, — прошептал он. — Сейчас мы сойдем вниз, и ты спрячешься в буфетной. А после того как я разделаюсь со столом, мы удерем.
Вместо ответа Элизабет пожала ему руку, за всю свою жизнь она никогда не была так переполнена счастьем, как в эту минуту. Темная лестница в огромном унылом доме превратилась для нее в сказочный чертог, теперь она любила все: темноту, потрескивание половиц и стен, затхлый запах пыли, которой приходилось дышать, и страстно желала, чтобы шум шагов, удерживавший их здесь, на этом месте, никогда не затихал, ей хотелось стоять вот так, рука об руку с Сержем, до самой смерти.
Немного погодя он взял в руку лампу, не зажигая ее, и оба спустились по лестнице. В прихожей Серж повел Элизабет к низенькой двери под лестницей, которую она прежде не заметила. Потом они прошли довольно большое расстояние, и Элизабет, хоть не видела ни зги, по звуку шагов догадалась, что идет по мощенному каменными плитами коридору. В душе ее ликовал праздник, и она с трудом удерживалась от того, чтобы рассмеяться или идти вприпрыжку, задавала спутнику разные вопросы, но он только шикал на нее. Наконец Элизабет услышала, как Серж позвякал ключами в кармане и открыл дверь, петли которой громко заскрежетали.
— Тут мы можем разговаривать, — сказал он, чиркая спичкой. — Мы в той стороне дома, которая смотрит в долину.
И вот он зажег лампу и провел ею вокруг себя, чтобы показать девушке помещение, в котором она оказалась. Та подняла голову и увидела свод так высоко над головой, что свет лампы едва его достигал. Это был огромный зал. Высоченные стены, оклеенные дрянными, дешевыми обоями пепельно-зеленого цвета, подавляли своей высотой группки стульев и кресел, и те по контрасту казались маленькими. На пол были наброшены старые, истертые ковры, но они не могли скрыть обширное пространство, выложенное розовым кирпичом, который вблизи стен позеленел от сырости. Занавески из сурового полотна плотно закрывали оба расположенных друг против друга окна.
— У монашек это была трапезная, — сказал Серж.
Элизабет стояла рядом с ним, пораженная огромностью этого зала, казавшегося ей излишне просторным, и с любопытством озиралась. В недрах монументального камина три жалких полена пытались создать иллюзию тепла, но лишь исторгали копоть на зябко ютившиеся возле него кресла. В середине зала стол, кое-как загороженный от сквозняков прохудившимися створками обтянутой плюшем ширмы, был покрыт клеенкой и ждал обедающих. Элизабет насчитала шесть приборов. На почетном месте, поближе к камину, стояло выкрашенное белой краской кресло в стиле рококо, при каждом порыве ветра его окружали клубы черного дыма, который потом медленно и элегантно завихрялся вокруг графинов.
— Они сегодня придут все? — спросила Элизабет, вспомнив о безлюдье за столом в первые дни ее пребывания в усадьбе.
— Все. Им велено хоть на брюхе приползти.
— И они здесь веселятся?
— В это трудно поверить. Чаще ругаются. Как-то господин Эдм сказал, что им не найти лучше места, чтобы кричать друг на друга, чем эта трапезная. Послушай, какое здесь эхо.
Серж поставил лампу на стол и вдруг превратился снова в мальчишку: сложив ладони рупором, принялся гукать, как филин. Этот звук, мягкий и зловещий, прокатился под сводом и отдался эхом в каждом углу зала.
Элизабет посмотрела на молодого человека наивно-восхищенным взглядом и сказала, что в темноте вполне можно подумать, будто на самом деле кричит филин.
— Это еще что, — сказал польщенный Серж.
И он поочередно издал скорбный вопль совы, бесконечный зов кукушки, затем дерзкую ликующую песнь дрозда, и все эти голоса звучали в старой трапезной как вызов ночи и печали. Молодой человек старался превзойти себя, отчего лицо его приняло серьезное, озабоченное выражение, еще больше красившее его в глазах Элизабет, и той стоило немалого труда удержаться от того, чтобы не броситься ему на шею и тем самым не остановить его вдохновенные импровизации. Впрочем, он сам вдруг прервал рулады и схватил Элизабет за руку. Она сразу узнала размеренные шаги господина Аньеля в коридоре. Секунду поколебавшись, Серж быстро увлек девушку в самый темный конец зала, где находилась какая-то дверь.
Не успев сообразить, что происходит, Элизабет оказалась на плетеном стуле в темной комнате и услышала, как Серж разговаривает с господином Аньелем короткими грубыми фразами.
— Сегодня ты в буфетную не ходи. Я сам займусь посудой.
В ответ послышалось невнятное сердитое бормотанье, девушка разобрала только произнесенное с нажимом слово «долг». Потом ей показалось, что господин Аньель направился в ее сторону, но Серж, должно быть, загородил ему дорогу, ибо шаги вдруг смолкли и послышалась какая-то возня, а потом все стихло.
— Это неслыханно! — воскликнул господин Аньель немного погодя.
— Вот видишь, — сказал Серж, — тебе и с места не тронуться.
Внезапно парень, видимо, решил переменить тактику и рассмеялся.
— Послушай, — сказал он самым мягким тоном, на какой был способен, — ну почему бы тебе не быть добрым ко мне? Ведь когда-то, стоило мне провиниться, ты все брал на себя, чтобы господин Бернар не задал мне трепку. Когда я убегал, а потом возвращался, ты всегда меня защищал, так или нет? И не задавал мне никаких вопросов.
Молодой человек говорил так вкрадчиво, что Элизабет почувствовала ревность, как будто ей принадлежало исключительное право на ласковые речи Сержа.
— Ну, сделай мне одолжение, — продолжал тот, — совсем маленькое одолжение. Ведь я тебя прошу всего-навсего не ходить сегодня в буфетную во время обеда. Никто ничего и не заметит… Гляди, я тебя отпускаю, значит, доверяю…
Судя по тому, что господин Аньель смолчал, он уступил, однако Элизабет так и не могла простить Сержу его вкрадчивых речей, мысль о том, что он может говорить таким тоном с кем угодно, заставляла ее по-настоящему страдать. Меж тем мужчины отошли от двери, и теперь она слышала лишь шум их шагов по выложенному каменной плиткой полу, а слов разобрать не могла.
Через несколько минут перед ней появился Серж с фонарем. Не говоря ни слова, он взял Элизабет за руку и быстро провел в примыкавшую к буфетной комнату, служившую отчасти кухней, отчасти кладовой, о чем свидетельствовало нагромождение запыленных сумок и чемоданов, давно утративших первоначальные формы.
— Посиди за дверью, — скомандовал он. — Я скоро освобожусь. Если вдруг зайдет со мной в буфетную кто-нибудь еще, замри. Только вряд ли это придет кому-нибудь в голову. Где же передники? Ты не видела белые передники на каком-нибудь стуле?
Серж пошел с фонарем в буфетную, передвинул стул, открыл стенной шкаф и с треском снова захлопнул дверцу.
— Да где же они, в конце-то концов?
Вернулся в кладовую и с недовольным видом посветил фонарем во все стороны.
— А-а! Да ты на них сидишь!
Девушка покраснела, будто в чем-то провинилась, и встала. Серж быстро развернул один из передников и нацепил его на себя.
— Тесемки, — торопливо проговорил он. — Завяжи тесемки сзади, побыстрей!
Его резкий тон настолько смутил Элизабет, что у нее задрожали руки и с первого раза узел не получился. От ужасной мысли, что Серж больше не любит ее, сердце девушки внезапно сжалось, но к огорчению примешивалась и радость оттого, что она удерживает рядом с собой этого нетерпеливого рослого парня. Как только тесемки были завязаны, он пошел прочь, но из какого-то неосознанного кокетства обернулся с порога, держа у груди стопку тарелок, глянул на Элизабет и прочел на ее любящем и расстроенном лице то восхищение, в котором хотел еще раз убедиться. И действительно, неискушенной девушке он в этот миг показался еще красивее: безупречная белизна передника подчеркивала золотистый загар его лица и рук. Успела еще заметить, как волевые губы Сержа раздвинулись в легкой торжествующей улыбке, и он вышел.
Нарушив строгий приказ, Элизабет подбежала к двери, которую он притворил за собой, но — увы! — подсматривать в замочную скважину оказалось невозможно, так как в этой двери замка не было. На глаза девушки тут же навернулись крупные слезы, так что фонарь на столе она видела как через плохо отлитое стекло. Несколько секунд Элизабет из гордости сдерживалась, потом все-таки заплакала от злости и обиды, а еще больше — от любви. Оглядев дверь повнимательней, заметила внизу кошачий лаз.