Наконец она ушла, потому что, как-бы там ни было, некоторые вещи оставались для нее невозможными по велению разума, хотя какой-то внутренний голос отчаянно и яростно кричал: «Почему? Ну почему?» Ответить на этот вопрос Элизабет не могла. Сама не зная зачем, она вернулась, снова подбежала к окну кафе и подышала на стекло в том месте, откуда могла бы увидеть точильщика; но в то мгновение, когда губы ее коснулись холодного стекла, ей показалось, будто она слышит презрительный смех Берты, которая всегда считала ее смешной девчонкой.
Через час Элизабет, уставшая от волнений, вернулась в свою комнату. Все ее поведение теперь показалось ей нелепым, и больше всего — та стыдливая робость, которая помешала дождаться точильщика возле кафе и смело поговорить с ним. В другой раз она не станет колебаться, но кто знает, когда она с ним повстречается. Конечно, он снова пройдет мимо дома через неделю-другую, но как дождаться этого дня? Она хотела видеть его сейчас. Уткнувшись лицом в подушку, Элизабет отчаянно зарыдала, не сдерживая своих чувств, как это свойственно молодым девушкам, безоглядно предающимся любому горю.
Тут Элизабет услышала, что в комнате кто-то дышит, и вздрогнула; в комнату неслышно вошла Берта и сквозь стекла очков наблюдала за взрывом отчаяния с интересом, с каким старый ученый исследует малоизвестное, редкое явление.
— Что тебе нужно? — пробормотала Элизабет, отводя волосы от лица.
— Мне? Ничего, — спокойно ответила Берта.
Она стояла неподвижно в своем огромном воротничке из венецианских кружев и облегающем платье; заложив руки за спину, добавила:
— У папы в кабинете какая-то гостья, вроде бы твоя тетка. Очень безвкусно одета эта твоя родственница.
— Что ты мне тут рассказываешь? Которая из моих теток?
— Твоих теток? Значит, у тебя полно родственников?
Произнеся эти слова, Берта посмотрела на разбросанную по ковру и по креслам одежду Элизабет, потом перевела взгляд на девушку, щеки которой, мокрые от слез, тотчас покраснели.
— Мама только что приходила сюда, — продолжала Берта нарочито мягким тоном. — Тебя искала, понимаешь? Твоя тетка хотела заключить тебя в свои объятья. Когда мама увидела, что, во-первых, ты ушла из дома без разрешения, во-вторых, что ты таким путем обделываешь свои делишки, она сказала… О! Она много чего сказала, но ты услышишь об этом от нее самой, услышишь много интересного.
— Иди отсюда! — сказала Элизабет.
— Сейчас уйду. Оказалось, в вашей семье была очень забавная особа. Твоя тетка рассказывает о ней кому угодно, лишь бы слушали, и я слушала из передней. Эта самая особа моментально влюблялась в мужчин, которые встречались на ее пути, и в конце концов плохо кончила, а именно однажды выехала в поле и…
Яростная пощечина заставила ее замолчать, другая сбила с нее очки, она сделала шаг назад, онемев от изумления и испуга, такой Элизабет она еще никогда не видела. Та, охваченная яростью, продолжала хлестать ее по щекам, заставляя отступать. Когда Берта оказалась в углу, куда загнала ее Элизабет, она почувствовала, как ее схватили за уши, и увидела косившие от ярости черные глаза. Ни одна из них не произнесла ни слова. Берте казалось, что мочки ее ушей вот-вот оторвутся, и вдруг она почувствовала сильный удар затылком о стену, потом еще один, только переборка глухо загудела. Однако рта не раскрыла, чтобы закричать, побоялась; не один год она говорила свысока с этой подобранной из жалости сиротой, а теперь эта сиротка пытается разбить ей голову. А Элизабет, имея за плечами тяжкий груз унижений, мстила за себя не спеша, тряся голову Берты, которая от ужаса неестественно улыбалась. Эта минута мщения дала Элизабет возможность отплатить за все оскорбления, за свое долготерпение, но как только она сообразила, что мстит еще и за неудавшееся любовное приключение, рассердилась на себя и выпустила свою жертву.
Наступило молчание. Скандальный стук головой о стену сменился испуганным сопеньем.
— Мои очки… — сказала Берта, на ощупь пробираясь по комнате.
— За креслом, — ответила Элизабет и подошла к зеркальному шкафу, чтобы привести себя в порядок.
В это мгновение она заметила госпожу Лера, стоявшую на пороге в черном шелковом платье, в котором она обычно принимала гостей. Сама удивляясь своему спокойствию, молодая девушка положили гребень и повернулась к матери своей жертвы. «Все кончено, — подумала она. — Теперь она меня выгонит». Но госпожа Лера стояла совершенно невозмутимо; лицо ее было чуточку бледнее обычного; скрестив руки на груди, она лишь поводила светло-серыми глазами, устремляя взгляд то на Элизабет, то на свою дочь, искавшую очки за креслом и не догадывавшуюся о ее присутствии.
— Берта, — сказала она вдруг бесстрастно, точно это был глас судьбы.
— Мама! — вскрикнула та.
— Берта, — повторила госпожа Лера. — Я слышала, что ты сказала Элизабет. И ты получила по заслугам. Элизабет, когда у тебя перестанут гореть щеки, пройди в кабинет господина Лера, там тебя ждет госпожа Ладуэ.
Обе девушки от изумления остолбенели, а дверь закрылась за хозяйкой дома сама собой, как в театре, и Элизабет поначалу подумала, не пригрезилась ли ей вся эта сцена. Голос Берты вернул ее к действительности.
— Торжествуй! — сказала пострадавшая, держась на всякий случай по другую сторону кровати.
Элизабет молча посмотрела на нее.
— Если бы мне пришлось прожить с вами еще тридцать лет, — сказала она слегка дрожавшим голосом, — я никогда не стала бы с тобой разговаривать.
Эти слова сорвались с ее губ невольно, она сама немного удивилась, но в то же время испытала сладостное облегчение. В глазах ее появился почти чувственный блеск, и она некоторое время оставалась в комнате, как будто для того, чтобы навести порядок, но на самом деле — чтобы отпраздновать победу. Опьяненная счастьем, Элизабет двадцать раз бросала на Берту взгляд, который проходил через нее насквозь, будто она не существовала. Наигравшись в эту игру и наведя в комнате обычный порядок, Элизабет вышла.
Кабинет господина Лера представлял собой мрачную комнату с низким потолком, окна выходили на маленькую тихую площадь, где старые кирпичные дома группировались вокруг колокольни в романском стиле. Этот спокойный городской пейзаж, которым эконом любовался из своего кресла, много веков оставался неизменным, здесь двигались только ветер да солнечный свет, и все постройки пребывали в сонном покое, дожидаясь разрушения, ибо рано или поздно старые камни должны были развалиться, но они уже так долго приветливо смотрели из-за платанов, что казалось, смерть забыла про них.
Господину Лера нравилось все, что напоминало о долговечности и почтенном возрасте. Конечно, ему было жаль по-королевски величественного почетного двора, но и розовые фасады домов на маленькой площади, сначала показавшиеся ему немного грустными, по-своему чаровали этого простого и рассудительного человека. Иногда, пробудившись от сна, в состоянии приятной неопределенности, когда сознание еще нечетко воспринимает предметы окружающего мира, господин Лера смотрел на старые дома, и ему казалось, что они принимают человеческий облик, он видел в них как бы своих добрых предков, которые стерегли его сон. Конечно, это были лишь причуды пробуждающегося разума, господин Лера это понимал, но такая иллюзия возникала у него довольно часто, и он привык к мысли, что четыре-пять добрых предков навещают его, когда он спит, и, возможно, болтают между собой на старом, давно забытом наречии.
В этот день он также думал о них, слушая жеманные речи посетительницы, которая уже битый час повторяла одно и то же. Господин Лера готов был пожертвовать небольшой суммой денег, чтобы она ушла, если бы это было возможно, а чтобы вообще никогда ее больше не видеть, отдал бы две-три недели отпущенного ему срока жизни, ибо эта женщина являлась только с дурными вестями, и теперь он сожалел, что в свое время написал ей, дабы сообщить о судьбе Элизабет. Этого требовали закон, условности, директор лицея и госпожа Лера; иначе, говорили они, это будет похоже на похищение. Похищение! Неужели он похож на человека, способного на такой наказуемый законом поступок? И взглядом из-под пенсне он как будто призывал в свидетели утопавшие в полутьме бледно-розовые дома. Вот-вот совсем стемнеет. Тогда эти дома будет освещать один-единственный фонарь, и они вдруг станут длиннее и выше, будто днем они сидели, а теперь встали, чтобы приветствовать ночь. Господин Лера ощущал грусть, оттого что эта минута непременно настанет. Шестьдесят лет тому назад, будучи ребенком, он всегда испытывал такую же грусть, видя в окно своей комнаты, как в небе загораются первые звезды, и сейчас вспоминал об этом с удивлением. Ах, как ему хотелось в этот вечер побыть одному!