— Принимаю твою привязанность и любовь, Гакон, — ответил он как можно мягче. — Поезжай вместе со мной, только не взыщи, если я буду молчалив: уста невольно смыкаются, когда на душе невесело.

— Знаю… Я сам не люблю болтать о пустяках. Есть три вещи, которые всегда молчат: раздумье, судьба и могила.

Разговор прекратился, и каждый из всадников погрузился в свои мысли. Наступали сумерки; воздух стал особенно благоуханным, везде слышалось пение птиц.

Гарольд постоянно подъезжал к вилле со стороны холма, который был тесно связан с его воспоминаниями. Когда Гакон увидел перед собой древние развалины, то произнес вполголоса:

— Все по-прежнему: холм, могилы, руны…

— Разве ты был здесь раньше? — спросил Гарольд.

— Да, батюшка возил меня маленького к Хильде; перед своим отъездом я сам пришел сюда… И тут, у этого камня, великая пророчица севера предсказала мне мою судьбу.

«Ага! И ты поддался ее влиянию», — подумал Гарольд и произнес вслух:

— Что же она предрекла тебе?

— Что моя жизнь тесно связана с твоей, что я избавлю тебя от большой опасности и разделю с тобой другую, которая будет страшнее первой.

— О юноша! Все эти предсказания могут только предупредить об угрожающей опасности, но не в силах предотвратить ее. Чаще всего они лживы, и им не следует доверяться ни одному разумному человеку… Полагайся только на Бога и себя, тогда ты никогда не ошибешься!

Гарольд с усилием подавил вздох, соскочил с коня и взошел на холм. Достигнув вершины, он остановился и удержал последовавшего за ним Гакона.

Возле развалин сидела прелестная невеста Гарольда, рядом с очень молодой девушкой, смотревшей задумчиво ей в глаза.

В последней Гакон узнал Тиру, хоть он видел ее всего один раз — в день своего отъезда: лицо ее с тех пор очень мало изменилось, стало только бледнее и серьезнее.

Юдифь пела о жизни, смерти и возрождении бессмертного Феникса.

Дослушав песню до конца, Тира сказала:

— Ах, Юдифь, кто бы испугался костра Феникса, если бы знал, что из огня возникнет новая жизнь?!

— Но Феникс снова увидел все, что ему было близко… Он полетел над полями и лугами, которые были ему, вероятно, дороги… Разве и мы опять увидим все дорогие нам места, Юдифь?

— Как бы ни было нам дорого какое-нибудь место, оно теряет для нас всю свою прелесть, когда мы не видим любимых рядом с нами, — возразила Юдифь. — Если мы встретимся с ними в нашей загробной жизни, мы не станем, конечно, сожалеть о земле.

Гарольд не мог больше удержаться от сильного желания прижать Юдифь к своей груди: он быстрым прыжком очутился возле девушки и с радостным восклицанием крепко обнял ее.

— Я знала, что ты придешь сегодня вечером, Гарольд, — прошептала Юдифь.

Глава III

Когда Гарольд, взяв Юдифь под руку, отошел с ней в сторону, чтобы рассказать, что он пережил в Нормандии, и выслушать ее кроткие утешения, Гакон подсел к Тире. Они невольно симпатизировали друг другу, потому что оба были печальны и задумчивы не по годам. И странное дело, эти молодые люди начали говорить о смерти и ее атрибутах: саване, мертвецах и страшных привидениях.

Говорили они и о том, как трудно, должно быть, душе расставаться с телом в молодости, когда весь мир кажется таким прекрасным и еще так много желаний! Они представляли себе, какой тоскливый взгляд бросает умирающий на окружающих; они упомянули и о страданиях души, против воли покидающей тело, отправляясь в иной мир. Наконец оба замолчали. Потом Гакон сказал:

— Ты, милая тетушка, совершенно напрасно думаешь о смерти: ты окружена любящими людьми, жизнь тебе улыбается!

Но Тира печально покачала головой.

— Ошибаешься, Гакон, — возразила она. — Вчера Хильда ворожила, приготовляя лекарство от моей жгучей боли в груди, и я видела, как ее лицо стало таким зловещим, что я сразу все поняла: с этой минуты я приговорена к смерти. Когда ты тихо подошел ко мне, и я взглянула в твои печальные глаза, то мне показалось, будто я вижу вестника смерти. Но ты, Гакон, здоров и силен: ты долго будешь жить… Давай же говорить только о жизни!

Гакон наклонился и поцеловал бледный лоб Тиры.

— Поцелуй и ты меня, Тира, — прошептал он.

Молодая девушка исполнила его желание, и оба молча начали смотреть на небо, на котором одна за одной стали зажигаться звезды.

Скоро вернулся Гарольд со своей невестой, которая сумела успокоить его, что было заметно по его безмятежной и веселой улыбке.

Внезапно Юдифь вздрогнула, увидев Гакона.

— Виноват, Гакон, я забыл представить тебя моей невесте, — проговорил Гарольд, — это сын моего брата, Свена, Юдифь. Ты, кажется, не встречалась с ним ни разу в жизни.

— О нет, я его видела, — прошептала Юдифь.

— Но когда же и где?

«Во сне», — хотела ответить она, но одумалась.

Гакон поклонился Юдифи, а Гарольд обратился с приветствием к своей сестре, которую он должен был отослать к норманнам, если вдруг захотел бы исполнить свой договор с Вильгельмом.

— Обними, меня, Гарольд, и укутай своим плащом: мне холодно, — жалобно прошептала Тира.

Гарольд прижал ее к себе и тревожно посмотрел на ее исхудалое лицо. Он сразу же повел ее в дом, а его невеста следовала за ним в сопровождении Гакона.

— Дома ли Хильда? — спросил Гакон.

— Нет, сразу после обеда она ушла в лес, — неохотно ответила Юдифь: близость Гакона производила на нее тяжелое впечатление.

— Знаешь что, Гарольд, — обратился молодой человек к графу, — я сейчас пойду к твоему дому, чтобы предупредить сеорлов о твоем прибытии.

— Не нужно, — возразил Гарольд. — Я хочу дождаться Хильду и приду домой только поздно ночью… Я уж отдал приказания Сексвольфу. С восходом солнца мы с тобой отправимся в Лондон, чтобы оттуда выступить против бунтовщиков.

— Хорошо… Прощай, благородная Юдифь! Прощай и ты, милая тетушка… Поцелуй меня еще раз, в залог новой встречи!

Тира обняла его и шепнула:

— Да, но только в могиле, Гакон!

Молодой человек запахнул плащ и задумчиво направился к холму. Дойдя до могилы рыцаря, он остановился.

Стало совершенно темно и наступила зловещая тишина, когда вдруг Гакон услышал чей-то ясный голос:

— Что ищет юность у безмолвных могил?

Ничто никогда не могло поразить Гакона. В его самообладании было что-то ужасное, если принять в расчет его молодые годы.

Он ответил, не оборачиваясь:

— Почему ты называешь мертвецов молчаливыми, Хильда?

Пророчица положила руку ему на плечо и взглянула в лицо.

— Ты прав, сын Свена, — ответила она. — Абсолютного молчания нет нигде, и душе никогда нет покоя… Так ты вернулся на родину, Гакон?

— Вернулся, но я и сам не знаю зачем… Я был еще беспечным ребенком, когда ты предсказала моему отцу, что я рожден на горе и что самый славный час моей жизни будет и последним для меня. С тех пор моя радость исчезла навсегда!

— Но ты тогда был еще таким маленьким, что я удивляюсь, как ты мог принять во внимание мои слова… Я как будто вижу тебя играющим с соколом твоего отца, в тот день, когда он узнал от меня о твоей судьбе.

— О Хильда, да разве только что вспаханная земля неохотно принимает брошенное в нее семя? Так и молодая душа не пропускает первых жизненных уроков… С тех пор ночь сделалась моей подругой, а мысль о смерти постоянной спутницей… Помнишь ли ты, как я накануне своего отъезда ушел тайком из дома Гарольда и прибежал к тебе? Я тогда сказал, что только любовь к Гарольду дает мне силы с твердостью перенести то, что все мои родные, кроме него, смотрят на меня, как на сына убийцы и изгнанника… Я еще добавил тогда, что эта привязанность, как мне кажется, имеет зловещий характер… Тут ты, Хильда, прижала меня к себе, поцеловала холодным поцелуем и здесь же, у этой могилы, утешила своим предсказанием… Ты пела перед огнем, на который брызгала водой, и из слов твоей песни я узнал, что мне суждено будет освободить Гарольда, гордость и надежду нашего семейства, из западни и что с той минуты жизнь моя будет неразрывно связана с его жизнью… Это ободрило меня, и я спросил, буду ли я жить так долго, чтобы успеть обелить имя моего отца? Ты взмахнула своим волшебным посохом, пламя высоко взвилось, и мне был дан ответ: «Как только ты выйдешь из юности, жизнь твоя разгорится ярким пламенем и потом угаснет навсегда.» Так я узнал, что проклятие вечно будет тяготеть надо мной… Я вернулся на родину, чтобы совершить славный подвиг и потом умереть, не успев насладиться его плодами. Но я тем не менее, — продолжал с увлечением юноша, — утешаюсь мыслью, что судьба такого человека, как Гарольд, неразрывна с моей и что горный ручей и быстрый поток потекут вместе в вечность!