— Ух ты. — Мой голос эхом раздался по пещере, отскакивая от скалистых стен.

Затем наш угрюмый гид начал петь, и у меня открылся рот.

Его голос был низким и богатым, песня была на итальянском, медленная и завораживающая. Звук его голоса эхом раздавался вокруг нас, заполняя пещеру, от чего у меня перехватило дыхание.

Рука Джексона сжала мою талию, и он поцеловал меня в плечо.

Джанни очень быстро управлял лодкой, и мы направились обратно к яркому свету у входа. Мне хотелось замедлить время, заморозить нас в этом моменте еще на несколько секунд.

Я повернула голову и встретилась с Джексоном глазами. В этой пещере они выглядели практически синими, и у меня ускорилось сердцебиение. Прежде чем я смогла передумать, сказала:

— Я влюбляюсь в тебя.

Его глаза отыскали мои, и я почувствовала, как замерла в ожидании его ответа. В ушах звенело, будто я погружалась под землю, а глаза заслезились от ветра, который дул прямо мне в лицо. И я ждала. Ждала. Выражение его лица было нечитаемым.

Он открыл рот, и мое сердце в груди заколотилось.

— Пригнитесь, — сказал Джанни.

Большая рука Ханта оказалась на моей голове, и он пригнул нас вниз, пока лодка скользила под камнем. Мое сердце разбивалось, разламывалось и расслаивалось с каждой секундой его молчания.

Но я не должна была беспокоиться.

В ту секунду, когда мы оставили позади выступ, он придвинул меня к себе и прижался к моим губам в идеальном, обжигающем поцелуе.

Он ничего не сказал. Просто растопил меня своим ртом и пронзил своими глазами, и я предположила, что должна довольствоваться этим. Он был человеком действия, и мне это нравилось.

После этого Джанни направил нас к уединенной бухте. Он привязал лодку к выступу на камне, показал нам рукой спрыгнуть, а затем надвинул шляпу на лицо, чтобы подремать.

Мы с Джексоном воспользовались уединенностью и с помощью не слишком острой скалы, добились того, что было невозможно сделать в глубоких водах Чинкве — Терре.

Когда тем вечером мы вернулись в наш номер, наша кожа была на несколько тонов темнее, мои волосы пахли солью. Мы умудрились заполучить соль и песок в самых неподходящих местах.

Нам обоим был необходим душ.

— Ты иди первым. У меня уйдет вечность, чтобы вымыть все с волос.

— Я мог бы помочь.

Насколько бы привлекательно не звучало, я знала, к чему это приведет, и я, честно говоря, настолько устала, чтобы даже думать о сексе стоя, не говоря уже о том, чтобы заниматься им.

— Спасибо, Казанова, но давай сначала помоемся. Можешь снова испачкать меня позже.

— Уже жду с нетерпением.

Я засмеялась и повернулась, чтобы бросить вещи у изножья кровати. Они упали на пол, а затем вокруг моей талии обернулась рука, поворачивая меня и опуская назад.

Он целовал меня медленно, щетина на его подбородке щекотала мою кожу. Я все время поражалась, что каждый его поцелуй ощущался по-другому, по — новому. Я надеялась, что так будет всегда.

Хант поднял меня и еще раз быстро поцеловал.

— Я давно не был так счастлив. Никогда. Может быть, — произнес он.

— Я тоже.

Он, насвистывая, направился в душ, и на моем лице расцвела улыбка, которую невозможно было сдержать. Я закрыла глаза и вытянула руки, будто только что закончила единственную, имевшую смысл гонку.

Господи, он был идеальным.

Ну, за исключением привычки к бардаку, но я могла жить с этим. Он кинул свои вещи у двери, и я начала перекладывать их на стол.

Я увидела телефон в открытом наружном кармане рюкзака, и, отдавшись порыву любопытства и отчаяния, достала его.

Разблокировала. Не чтобы порыскать в нем, нет. Просто посмотреть.

Мой желудок опустился.

Двадцать девять голосовых сообщений.

Двадцать девять.

Мой палец замер над экраном, и мне захотелось послушать. Просто проверить по-быстрому, просто убедиться, что не о чем беспокоиться. Я дотронулась пальцем до экрана, но затем сразу же убрала его.

Я не собиралась так себя вести. Джексон уважал мое личное пространство, когда мы стали ближе. Он не давил даже, несмотря на то, что, как было очевидно с самого начала, это было противоестественно для него. Он столько сделал для меня, больше, чем я могла выразить словами.

Я не предам его таким образом. Не могу.

Я вернула телефон на место и увидела его блокнот с набросками. Каким-то образом порыв узнать, что он нарисовал, был сильнее того, как я хотела прослушать его сообщения.

Я уверила себя, что просто подниму его, но когда сделала это, несколько свободных листков выпали на пол. Я склонилась, чтобы поднять их. Я подняла несколько листов и засунула их обратно в блокнот. Когда перевернула последний, замерла.

Несколько секунд я думала, что это просто тот рисунок, который отдал мне тот маленький мальчик в Будапеште. Тот же самый фонтан. Я узнала фигуру мужчины над фонтаном, рельефного и обнаженного, будто он только что вышел из океана. Та же задумчивая женщина сидела ниже него, их плечи ссутулились, а тела были ровно вылеплены.

Хотя рисунок был другим. Более темным. В то время как мальчик изобразил мир таким, каким видел его, стараясь отразить формы и состояние содержания, этот рисунок казался... грустным. Тени растворялись друг в друге, погружая статуи в резкий контраст. Этот рисунок создавал акцент на каменной женщине, замершей во времени, способной только существовать. Мальчик только начал рисовать меня, поэтому я была практически привидением, чуть большим, чем улыбка, светлые кудри и ниспадающее платье.

На этом рисунке я тоже была привидением. Не потому что была не полностью претворена в жизнь, а потому что именно такой и была. Я сидела на той скамейке, одновременно и застывшая, и, каким-то образом, поникшая, и наблюдала за миром вокруг себя с тоской, похороненной под отчужденностью, прикрытой тонкой, как лист бумаги, улыбкой, которая была чуть больше мазка на листке.

Я посмотрела в сторону ванной, за дверью которой в данный момент находился Джексон. Может в тот день я не придумала его. Был намек, просто быстрое мелькание головы, которая могла быть его, но я списала это на попытку выдать желаемое за действительное.

Но если у него был этот рисунок, если он нарисовал это, то он должен был быть там.

Я перестала беспокоиться о том, что намочу стул, и перестала беспокоиться о личном пространстве, когда присела, чтобы просмотреть все остальные рисунки.

Я думала, что найду успокоение в его набросках. Своим наброском в Будапеште он видел меня насквозь. Он видел, что мне больно, когда я только начала к этому приходить. Мне хотелось увидеть, что он видел сейчас. Он был настолько самоуверенным, что я могла побороть в себе тьму. Может он видел то, что не видела я.

Я открыла блокнот, полная надежды и страха, желая, найти в этих картинках опору для себя, руку, которая поставит меня на ноги.

Вместо этого во мне все перевернулось.

Глава 28

— Твоя очередь, любимая.

Я не могла смотреть на него. Я едва сдерживалась и знала, что если посмотрю на него, то распадусь на кусочки. Мне просто хотелось перемотать время, возвратить несколько секунд счастья. Я бы дорожила ими больше, если бы знала, что они закончатся. Но, как я думаю, это жизнь. Мы всегда опаздываем на долю секунды, не прибегая к одному слову, которое нам так нужно.

— Келси? Ты в порядке?

Джексон подошел ко мне. Он протянул руку, кожа к коже, и я двинулась так быстро, что мой стул опрокинулся.

— Не прикасайся ко мне. Даже не смей.

Выражение его лица исказилось, как откинутый в сторону комок бумаги, и выглядело таким достоверным, таким настоящим, что у меня ёкнуло сердце.

Я подняла глаза к потолку, чтобы не видеть этого, чтобы снова не стать дурой.

— Я не понимаю, — сказал он. — Я что-то сделал?

Мой страх было не описать словами, поэтому я схватила его блокнот со стула, стоящего рядом со мной, и бросила на стойку рисунок фонтана в Будапеште.