Но уже в полдень Франц явился с небольшим грязным фибровым чемоданчиком и устроился у матери на постой — всего на три дня, как он сказал, — пока не начнет работать на новом месте, а что за работа, так и не сообщил. Тереза все же добилась, чтобы его не было дома, пока у нее уроки. Но не смогла воспротивиться тому, что к нему приходили приятель и подружка — а может, их было трое или четверо, она никого из них в лицо не видела — и проводили у него в комнате полночи за выпивкой, приглушенными разговорами и смехом. Все, что было у нее в доме из еды, она отдала ему для гостей. На четвертое утро он дождался ее пробуждения, заявил, что больше не будет сидеть у нее на шее, и потребовал денег. Она отдала ему все, что у нее было, — правда, большую часть наличных денег она из осторожности заранее положила в сберкассу. И правильно сделала, потому что Франц, прежде чем уйти, не постеснялся перерыть все вещи в шкафу и комоде. Потом на много недель исчез из ее поля зрения.
Дни шли за днями, и наступило то воскресенье на Троицу, когда должна была бы состояться свадьба. Она решила в этот день посетить могилу Вольшайна, на которой рядом с увядшими венками без имен и лент лежал и ее скромный букетик фиалок. Долго стояла она там под ясным голубым летним небом, не читая молитву, почти не думая и даже по-настоящему не испытывая грусти. В душе ее звучали слова сына, единственные, в которых, как ей показалось, откликнулось его сердце: «Тебе, мать, тоже не больно-то везет». Но в ее воспоминании они относились не только к смерти ее жениха, а, скорее, ко всей ее жизни. Да она и впрямь не для того появилась на свет, чтобы быть счастливой. И стань она замужней дамой, госпожой Вольшайн, она, конечно, так же не обрела бы настоящего счастья, как и при любом другом исходе. То, что кто-нибудь умирает, это, в конце концов, лишь один из сотни способов исчезнуть из виду или попросту удрать. Так много людей для нее были мертвы, живые и умершие. Мертв был ее отец, уже давно истлевший, мертв был и Рихард, самый близкий ее душе из всех мужчин, которые ее любили. Но мертва для нее и мать; за несколько дней до кончины Вольшайна Тереза сообщила ей о предстоящем замужестве, но та пропустила это известие мимо ушей и все время как о великом событии говорила о своем «литературном наследии», которое она намеревалась завещать городу Вене. Мертв был и брат, который после своего последнего непрошеного визита не подавал никаких признаков жизни. Мертв был и Альфред, некогда бывший ее возлюбленным и другом, как и ее несчастный сын, сутенер и вор, и Тильда, проводящая время в мечтах за высокими, чисто вымытыми стеклами своего дома в Голландии и давно уже забывшая свою любимую учительницу. И все те дети — мальчики и девочки, для которых она была воспитательницей, а иногда и почти матерью, и все мужчины, которым она отдавалась, — все они были мертвы. И ей уже казалось, будто господин Вольшайн даже гордится тем, что он так безвозвратно покоится под этим могильным холмом, будто воображает, что более мертв, чем все остальные. О нет, у нее не было по нему слез. Те, что текли по ее щекам, были слезы по многим другим людям. И прежде всего плакала она, пожалуй, по самой себе. Вероятно, слезы эти были даже не от горя, а просто от усталости. Ибо она чувствовала такую усталость, какой еще не знала в жизни. Иногда не ощущала вообще ничего, кроме усталости. Каждый вечер она так тяжело опускалась на кровать, что ей мерещилось, будто когда-нибудь она от одной этой усталости уснет вечным сном.
Но и это оказалось слишком легким выходом для нее. Она продолжала жить и трудиться. Два раза ей пришлось опять прийти на помощь Францу. В первый раз он явился сам посреди дня со своим чемоданчиком, в то время как у нее занимались ученицы. Он хотел опять пожить у матери. Она дала ему от ворот поворот, даже не впустила в комнаты, однако, чтобы избежать худшего, ей пришлось отдать ему все наличные деньги, которые были у нее в доме. В следующий раз вместо него заявились двое его дружков. По виду они были того же сорта, что и он, мололи какую-то путаную высокопарную чушь, утверждали, будто на карту поставлена жизнь и честь их друга, и не уходили, пока Тереза опять не отдала им почти все, что у нее было.
Но вот наступило лето, уроки кончились, последние сбережения были прожиты, и она продала свои ничтожные украшения — узкий золотой браслет и кольцо с полудрагоценным камнем, — которые ей подарил Вольшайн. Вырученных денег оказалось все же достаточно, чтобы ей хватило до осени, и она поступила достаточно легкомысленно или храбро — в августе уехала на несколько дней за город, туда, где она провела рождественские праздники с Вольшайном, только на этот раз остановилась в более скромной гостинице.
В эти дни Тереза как бы ненадолго избавилась от своей усталости, от своего бездумного и унылого существования и решила жить уверенно и со смыслом, насколько это еще было возможно. Прежде всего она приняла твердое решение жестко отражать любые попытки шантажа со стороны Франца и даже, если будет нужно, обратиться за помощью в полицию. Что тут такого? Ведь все кругом знали, что у нее непутевый сын, который уже и в тюрьме сидел, и никто на всем белом свете не осудит ее за то, что она наконец предоставила ему самому пробиваться в жизни. И еще она задумала как-нибудь напомнить о себе своим бывшим ученицам, часть которых была уже замужем, и попросить у них рекомендаций. До сих пор ей удавалось сводить концы с концами, очевидно, и в дальнейшем удастся. Эти несколько дней на природе, свежий воздух, покой, отсутствие болезненных и мучительных волнений — как благоприятно все это сказалось на ее настроении. Стало быть, она вовсе не так измучена жизнью, как ей казалось последние месяцы. А то, что она и как женщина все еще что-то значит, она поняла по некоторым мужским взглядам. И если бы она немного поощрила молодого туриста, который каждый вечер, возвращаясь из своих странствий по горам, курил в гостиной трубку, то и дело с удовольствием поглядывая на нее, то с ней вновь могла бы приключиться некая «любовная история». Но ей вполне хватило лишь возможности знать это. Она считала ниже своего достоинства, чуть ли не наглым вызовом судьбе с помощью кокетства заманить в свои сети молодого человека, пробудить в нем надежды, исполнить которые не собиралась всерьез.
Однажды утром она увидела из окна отъезжающую коляску, в которой он сидел, положив в ногах свой рюкзак, и, словно почувствовав ее взгляд, вдруг резко обернулся, размашистым жестом сорвал с головы шляпу с тирольским пером, и она приветливо помахала ему в ответ. А он в знак сожаления слегка пожал плечами, как бы говоря: «Ну, теперь уже поздно, а жаль», — и уехал. На какой-то миг у нее болезненно сжалось сердце. То не счастье ли ее — вероятно, последнее счастье — укатило прочь? Глупость, сказала она себе, и ей стало стыдно таких сентиментальных мыслей.
Вечером того же дня — как, впрочем, и было намечено заранее — она вернулась в Вену.
Перед отъездом Тереза никому не сказала, куда уехала, — главным образом из-за страха перед Францем. Так что только теперь, по возвращении, с опозданием почти на восемь дней обнаружила дома сообщение о смерти матери; рядом с именами брата и невестки стояло и ее имя. Она была скорее испугана, чем потрясена. На следующее утро, к тому часу, когда, по ее предположению, Карла не могло быть дома, она отправилась туда и была весьма прохладно встречена невесткой. Фрау Фабер учинила ей выговор за то, что она бесследно исчезла, — выговор показался невестке тем более справедливым, что покойница в свой последний час настоятельно требовала свидания с дочерью. К сожалению, им пришлось сделать все необходимые распоряжения в отсутствие Терезы. Завещание, на которое она, если ей будет угодно, может взглянуть, находится у нотариуса — оно содержит, кстати, почти исключительно распоряжения касательно литературного наследия покойной. Наследие это неожиданно оказалось такое большое, что город Вена, фактический наследник согласно завещанию, не знает, что с ним делать, и в результате его еще никто не забрал. Наличных денег, мол, почти вообще не было, зато объявилось несколько ее кредиторов, владельцев мелких лавочек по соседству, так что для покрытия наиболее срочных долгов покойницы им пришлось продать кое-что из ее скудных пожитков. Если они получат большую сумму, что маловероятно, то непременно известят Терезу через нотариуса. От Терезы не укрылось, что взгляд невестки то и дело устремлялся на дверь. Она сообразила, что женщина со страхом ожидает возвращения супруга, и заметила: «Пожалуй, теперь я лучше пойду». Невестка облегченно вздохнула.