Однако наутро Тереза проснулась такой свежей и радостной, какой уже давно не бывала. Просто чудо какое-то! Ей показалось, что одна-единственная ночь, проведенная вдали от города, буквально вернула здоровье ей, сбежавшей от семейства Ротман. Разве жизнь не прекрасна, покуда такие чудеса возможны? Разлитый вокруг солнечный свет, сельский покой, всегда действовавшие на нее благотворно, на этот раз сделали ее просто счастливой. Если бы можно было здесь остаться! И все-таки впереди у нее череда приятных дней, и теперь она радовалась, что, поначалу отказавшись, потом все же время от времени принимала небольшие денежные суммы от господина Ротмана; благодаря им она имела возможность пожить в Энцбахе немного дольше, чем обычно. В сыне ей на этот раз все нравилось, не раздражала даже понуро опущенная голова. Раньше это казалось ей неприятным, даже невыносимым, потому что Франц этим слишком напоминал ей Казимира Тобиша. Она ходила с мальчиком на далекие прогулки, весело носилась с ним по лужайкам, она чувствовала себя юной, словно вернулась в детство, и Франц тоже вел себя как ребенок — ведь, по сути, он никогда не был по-настоящему беззаботным.

Не прошло и недели после приезда Терезы, когда из города приехала погостить Агнесса. Франц встретил ее бурными изъявлениями радости, задевшими Терезу, и в тот день почти не обращал внимания на мать. А когда при прощании с Агнессой он вообще закусил удила и просто неистовствовал, Тереза ощутила такую горькую обиду на него, словно он взрослый человек, нанесший ей тяжкое оскорбление, и она имеет право привлечь его к ответу. А к Агнессе, поведение которой на этот раз показалось ей особенно коварным и наглым, она ощутила настоящую ненависть.

За этот один-единственный день настроение ее в корне переменилось. Мысль взять ребенка к себе она еще раньше отбросила, как покуда неосуществимую. Ей оставалось лишь продолжать зарабатывать на жизнь воспитательницей чужих детей и содержать своего мальчика в деревне. Но в одном Тереза себе поклялась: никогда больше не делать глупостей. В последнее время она сама чувствовала, что стала выглядеть привлекательней. И хотя ей приходилось одеваться очень скромно, даже бедно, она научилась подчеркивать достоинства своей фигуры, и, несмотря на ее вполне приличную и скорее сдержанную манеру поведения, у нее иногда появлялось такое выражение лица и такая искорка во взгляде, которые, как всем казалось, много чего обещали — даже когда у нее и в мыслях ничего подобного не было. Отныне она решила получше использовать те дары, которыми наградила ее природа. Последний опыт, приобретенный в доме Ротманов, убедил ее в том, что она имеет право и в душе готова и способна быть с мужчинами расчетливой, холодной и думать только о своей выгоде. Тереза связалась с несколькими посредническими конторами и предложила себя в качестве воспитательницы, в первую очередь к вдовцам с детьми, но сначала дело не двигалось.

Среди писем, которые она получила, ей попало в руки запоздалое приглашение на церемонию присвоения Альфреду звания доктора, которая, очевидно, уже состоялась. Случайно в тот же день пришло письмо от матери с вопросом, не хочет ли она сократить пребывание в гостях у своей подруги — последнее слово было заключено в кавычки — и на несколько дней приехать в Зальцбург. Тереза восприняла это как знамение судьбы и уехала из Энцбаха на следующее же утро. Но в Зальцбург ее тянуло, главным образом, из-за того, что она надеялась встретить там Альфреда, который, как она предполагала, после окончания университета некоторое время поживет у своих родителей.

Тереза не ошиблась. Уже в самый первый день он попался ей навстречу на Соборной площади. Они пошли по той же дороге, по которой часто ходили много лет назад, а в полуденную жару — ни один листок не шевелился над их головами — сидели на той же скамье, мимо которой однажды продефилировали два молодых офицера, один из них — кареглазый, с фуражкой в руке. В этот раз Тереза многое рассказала Альфреду о своей жизни; она чувствовала, что он обязательно все поймет и мог бы понять даже больше, чем она ему поверяла. Не умолчала она и о своем девятилетием сыне, и Альфред признался, что давно знал об этом. Когда она ехала мимо в коляске с поднятым верхом, он хорошо разглядел пожилую даму, ее спутницу, державшую на коленях младенца, и ни на минуту не усомнился в том, что это был ребенок Терезы. Впрочем, он отнюдь не одобрял, что она держала существование ребенка в такой тайне. Ведь люди в большинстве своем в какой-то степени избавились от предрассудков, и теперь есть семьи, где ее прошлое наверняка не вызовет осуждения.

Они встречались и в последующие дни, всегда случайно, и всегда оба заранее были в этом уверены. Альфред говорил о своих профессиональных делах, в сентябре он начнет работать палатным врачом в Общедоступной больнице. Они ни о чем определенном не договаривались, но, когда он при последней встрече сообщил ей о своем отъезде в Вену этим же вечером, оба понимали, что скоро опять встретятся в Вене.

Через три дня и Тереза поехала в столицу. Мать проводила ее на вокзал. Никогда еще она не была так сердечна с дочерью, как в эти дни, и тем не менее Тереза все еще ощущала некое внутреннее сопротивление, мешавшее ей доверить матери свою главную тайну. Но когда Тереза уже стояла у окна своего купе, мать на прощанье неожиданно крикнула: «Поцелуй своего мальчика!» Тереза сначала залилась краской, потом улыбнулась и, едва поезд тронулся, ласково кивнула матери, как новообретенной подруге.

Однако на новом месте ее работы вместо вдовца оказалась супружеская пара с ребенком. Мальчик, с которым ей предстояло заниматься, был ровесником Франца. Отец мальчика работал редактором в газете — еще довольно молодой, но рано поседевший тщедушный господин, приветливый, рассеянный и большей частью немного возбужденный, который вставал около полудня и возвращался домой ночью. Его жена, миниатюрная и невысокая, как и он, была директрисой модного салона и всегда уходила из дому очень рано. За стол садились каждый сам по себе и в самое разное время. Несмотря на это, Тереза никогда еще не видела такого образцового домашнего хозяйства и таких хороших отношений между супругами. По совету Альфреда она выговорила себе в месяц два свободных дня кряду, чтобы навещать сына в деревне и проводить с ним хоть немного времени. Госпожа Кнауэр не возражала, более того, казалось, именно благодаря этому обстоятельству она прониклась особой симпатией к Терезе и сразу же после первого возвращения Терезы из Энцбаха и потом довольно часто заводила с ней разговоры о мальчике. Так что предсказание Альфреда как будто начало сбываться.

Сын госпожи Кнауэр, девятилетний Роберт, был белокурый необычайно хорошо сложенный мальчик такой невиданной красоты, что Тереза никак не могла взять в толк, откуда у этих родителей взялся такой ребенок. С первой же минуты она приняла его в свое сердце с необыкновенной нежностью, которой не испытывала еще ни к кому из своих воспитанников. Поскольку Роберт не ходил в обычную школу, Тереза должна была заниматься с ним по всем предметам и посвятила себя этому с таким пылом, какого раньше за собой не замечала. Нередко ей казалось, что она должна просить прощения у своего сына. И тогда она ласкала его нежнее, чем обычно, и радовалась тому, что он, хоть и не был красивее и интеллигентнее Роберта, все же выглядел более крепким и румяным, чем ее подопечный. Пусть в речи Франца слышались простонародные интонации и его манеры иногда казались немного провинциальными, по умственным способностям он определенно не отставал от Роберта. И все же Роберт всегда первенствовал в ее сердце. Она начала от этого страдать, ощущая это как свою вину перед сыном, и понимала, что эта вина — не первая, за которую она должна себя осуждать.

В один прекрасный день, гуляя с Робертом, она встретила Альфреда, которого еще не видела после Зальцбурга, и воспользовалась этой возможностью сказать ему, что ей очень хочется как можно скорее пообщаться с ним подольше. Как-то вечером у обоих выдался свободный часок, и они договорились встретиться неподалеку от его больницы. Тереза поведала Альфреду о своих отношениях с собственным сыном и с другим ребенком и о первом месте, который этот другой, судя по всему, занимает в ее сердце. Альфред постарался успокоить Терезу: само собой разумеется, что она не может испытывать к своему ребенку такие же чувства, какие наверняка питала бы к нему при других, более благоприятных обстоятельствах, любое отношение, даже самое естественное, требует постоянного присутствия обоих и постоянного обновления, чтобы развиваться естественным образом, более того, чтобы оно вообще могло сохраниться. Кстати, он бы хотел познакомиться с ее сынишкой. Тереза очень обрадовалась, и, после того как во время очередной вечерней прогулки были обговорены все подробности, в первый же день Рождества они поехали в Энцбах вместе. Он привез Францу книжку с картинками, читал ее вместе с мальчиком, держался приветливо, но сдержанно, по-доброму присматривался к нему, и Тереза искренне восхищалась Альфредом. Не только с фрау Лейтнер, но и с ее мрачным и замкнутым мужем он нашел правильный тон, так что те несколько часов, которые они провели в деревне, прошли в весьма приятной и теплой обстановке. Однако на обратном пути в Вену Альфред не стал скрывать от Терезы, что не считает ни окружение, в котором рос ребенок, ни в особенности характеры его воспитателей полезными для его дальнейшего развития, и посоветовал ей подумать, не стоит ли отдать его на воспитание куда-нибудь еще, может быть, в одно из венских предместий, чтобы он жил поблизости и они могли чаще видеться. Перед выходом из поезда они поцеловались. Это был первый поцелуй после того, прощального, в Зальцбурге, когда оба не понимали, что расстаются надолго.