Прежде всего требовалось во что бы то ни стало предупредить Скляра, стоящего лагерем у фактории, о невозможности дальнейшего движения отряда. На совещание снова пригласили чукчей. Они описали путь к фактории и уверяли, что если переплыть на лодке на другую сторону лимана, а затем перевалить через видневшиеся вдали сопки, то можно за один день добраться до места. Гор, как они уверяли, впереди было немного, и уже с них виднелась фактория.

— Гриша! Спроси чукчей, может быть кто-нибудь из них согласится проводить нас, мы хорошо заплатим.

Желающих не нашлось. По тем или иным причинам, все оказались очень занятыми. Одним надо было итти в олений табун, другим — охотиться на нерп, а третьи просто по своей старости не могли выдержать 30-километрового перехода по тундре и горам. Пришлось Васильеву и Перваку одним перебраться на ту сторону в лодке с винтовкой и рюкзаками за плечами и отправиться на розыски штаба отряда. До сопок прошли 15 километров, поднялись на одну из них, впереди опять виднелись сопки. Спустились, снова поднялись, пошли дальше. По рассказам чукчей, сопки должны были кончиться, а впереди оказалось их очень много. Осмотрели в бинокль местность, но на близость фактории, повидимому, рассчитывать не приходилось. Сзади в долине догорала подожженная трава. Таких поджогов было сделано несколько, для того, чтобы при возвращении итти по старым приметным местам, так как выжженная трава легко опознается с далеких расстояний и, конечно, окажет большую услугу. Голые, ничем не покрытые сопки были так похожи одна на другую, что их не трудно спутать даже вблизи. Внизу гряда сопок тянулась с востока на запад, впереди, на севере, виднелась открытая тундра, прорезанная рекой, которая узкой лентой, извиваясь змейкой, далеко уходила вглубь.

Всматриваясь в даль тундры, путники увидели чуть заметную белую полоску. Снегом это быть не могло, так как он в этих местах давно стаял, а нового еще не выпадало. Решили подойти поближе. С сопки спускались быстро, и через 10–15 минут были уже от нее километрах в двух. Случайно взгляд упал влево, где протекала река.

— Флаг! Честное слово, флаг! — закричал Первак.

Проверили в бинокль. Сомнений не было. Флаг найден, — значит, где-нибудь поблизости должна быть и палатка. Не чувствуя усталости, побежали вприпрыжку по болотистой, кочковатой тундре в направлении видневшегося флага. Вот показалась и палатка. Путь преградила маленькая речка. Попытались найти мелкий брод, но поблизости его не оказалось, пришлось лезть по пояс в ледяную воду. У палатки заметили копошившихся людей, которых подняли на ноги выстрелом из винтовки. Путники, царапая лицо и руки, с трудом пробирались сквозь колючие кусты. Скоро заметили просвет, а через минуту открылся вид на реку, которая в этом месте, видимо, была нс глубока, так как сквозь воду просвечивало дно. Ширина реки достигала метров 400. Сложив руки рупором, Васильев закричал на противоположный берег:

— Лодку!

Эхо отдалось в долине реки.

— Лодку! — еще громче закричал Вася.

— Лодку давайте сюда!

— Нет у нас лодки, — послышался ответ.

— Давайте лодку! — продолжал настаивать Васильев.

— Лодка течет, дать не можем.

Васильев решил, что Скляр просто не понял, кто идет, и принялся кричать изо всех сил:

— Иван Андреевич! Скляр! Это я, Васильев!

— Чего?

— Я, Васильев! Лодку давай сюда!

Путников узнали, потому что на противоположном берегу подбежали к лодке, подтащили ее к воде и принялись за починку. Минут через 10 переправились через реку. Почти у самого берега Скляр бросил весла, видимо, все еще сомневаясь, что с ним говорит Васильев.

— Андреевич! Неужели не узнал меня?

— Как вы сюда попали? — спрашивает Скляр.

— Подгребай ближе, после расскажем.

В лодке вчетвером разместились свободно. Скляр попрожнему сидел за веслами, Мария рулила.

— Лошади, что ли, разбежались? — прервал молчание Скляр.

— Нет, лошади целы, не разбежались, одной только меньше стало.

— Как? Почему?

Васильеву пришлось рассказать всю историю. В палатке за ужином обсудили создавшееся положение. Дробить отряд на два лагеря не имело смысла, и было решено во что бы то ни стало соединиться. Васильев и Первая ушли пешком в свой лагерь, а Скляр и Мария должны были как-нибудь ухитриться проехать туда по реке.

Уже вечерело, когда между зелеными, косматыми берегами Скляр и Мария заметили косой белый треугольник.

— Парус… откуда это?

— Конечно, это чукчи, — говорит Скляр. — Русские сюда на лодке не пойдут. Что ж, пригласим их почаевать.

Три выстрела многоголосым эхом прокатились над холмами. Но что это? Треугольник медленно повернул, как будто сигнальный выстрел испугал находившихся в лодке. Вот они и парус опустили.

— Ничего! Они будут здесь сегодня же, — категорически заявил Скляр. — Налаживай чай, Мария!

Скляр угадал. Не прошло и часа, как к берегу причалила чукотская байдарка с тремя гребцами. Байдарка была без груза. Размеры ее как раз подходили для предстоящего путешествия в Канчаланский лиман. Настроение в лагере поднялось. Скляр усердно помогал чукчам тащить байдарку на берег, что легко удалось, так как судно из моржовой шкуры, натянутой на деревянный остов, не представляло большой тяжести. На берег вышли трое чукчей. У самого старшего были могучие плечи, голова выбрита начисто, и лишь на самой маковке оставлен длинный «оселедец». Обращали на себя внимание его ширококостное коричневое лицо, живой взгляд темных глаз под угловатыми густыми бровями, крутые ноздри и желтый оскал губастого полнозубого рта.

Другой гость был втрое моложе, но сложением и повадкой напоминал первого. Этот парень был почти красив со своим ровно разлитым по лицу румянцем. Зубы у него еще не были прокурены и сверкали белизной. Темные, миндалевидные глаза были затянуты какой-то сонной поволокой. Прическа у него была совсем другая: макушка гладко выбрита, но зато оставлена широкая кайма волос, идущая по темени и затылку. Волосы у чукчей были густые и прямые.

Третий чукча оказался совсем еще ребенком, 7–3 лет, не больше. Он был до смешного похож на первого и лицом, и «оселедцем», и повадкой. Все трое были одеты в меховые штаны и рубахи, низко перехваченные ремешками. К поясу в плоских ножнах были привешены ножи. На ногах одеты торбаза из нерпичьих шкур.

Элементарные правила чукотского этикета хозяевам были известны.

— Тагам! Чай пауркен (пошли чай пить)!

Гости с большой готовностью полезли вверх по склону берега реки. Уселись. Заговорили между собой, закурили трубки. У старшего был какой-то гулкий, негромкий голос. Средний, как только вышел из байдарки, сразу запустил руку под рубаху и принялся скрести себе то живот, то плечи. Этого занятия он не прекращал и во время чаепития. Малыш в отношении общительности был точной копией старшего.

— Усео-роуно, — говорил старший, одобрительно ощупывая брезент палатки.

— Усео-роуно, — деловито соглашался маленький.

— Усео-роуно. Меченки, — настойчиво обращается к Скляру старик.

— А, поняли! «Меченки» — это значит ладно, хорошо, а «усео-роуоно», — очевидно, вольный перевод чукотского «меченки».

Скляр напряженно отыскивает в своем словарике нужные слова и фразы, а Мария тем временем угощает гостей чаем. Вот и воды только на донышке объемистого ведра осталось. Может быть, довольно?

— Меченки? — спрашивает Мария, перевертывая ведро вверх дном.

— Усео-роуно, — улыбается чукча, которого Скляр назвал «капитаном», и что-то говорит мальчику. Тот схватывает ведро и несется вниз к реке. Через пять минут полное ведро снова водворено на примус. «Капитан» пытается рассказать что-то. Мелькают знакомые слова: «вээм» (речка), «милыптанин» (русский), «конь», — невидимому, речь идет о лошадях экспедиции, — «камака» (умер).

«Капитан» закидывает голову назад, и частые булькающие звуки вылетают из его раскрытого рта. Затем он весь бессильно опускается со склоненной на бок головой и выпученными глазами.