Работа в шахте была очень тяжелой. Пудовым пневматическим молотком в течение многих часов бурили глубокие шпуры в страшно твердой скале. Потом взрывали ее, забойщики грузили породу в вагонетки, откатывали их на несколько сотен метров и опрокидывали в отвал. В шахте было темно, пользовались самодельными фонариками из консервных банок с фитилями, которые плавали в мазуте. Эти лампы ужасно коптили, и после смены люди выбирались на поверхность похожими на негров.
Я ходил с маркшейдером замерять, гнал теодолитные и нивелирные ходы, привязывая десятки отсчетов один к другому, считал вагонетки на отвале, но часто работал также на общих: сам грузил и возил вагонетки, когда не хватало откатчиков. На нашем участке было отдельное оцепление, и хотя мы питались неплохо благодаря «большому металлу», все же чувствовали себя неуютно, будучи отрезанными от поселка, где можно было поддерживать контакт с вольными.
Однажды на участке появился Грек. Созвал все начальство, горных мастеров, бригадиров, геолога, а в отсутствие Яценко я пошел «от маркотдела». Грек лазил с нами по всем выработкам, заглядывал в самые дальние углы и расхваливал бригадиров.
— О тебе и Бойко знают не только в Сеймчане[119], — сказал он Бергеру, — вы уже в Магадане гремите. Того гляди, вас досрочно освободят — пойдешь ко мне горным мастером?
— Не верится, Дмитрий Константинович, — ответил Бергер, — мы же Берлаг, а у хохла (Бойко) все двадцать пять! Лучше скажите, зачем вы к нам сегодня?
— Слушай, Бергер, нам к концу года надо сто пятьдесят процентов! Покажи жилу — ты ведь знаешь меня. в долгу не останусь! Ни перед тобой, ни перед ребятами…
— Ну, сколько раз вам говорить, гражданин начальник, нет никакой жилы — просто хлопцы научились промывать, берут кто там, кто тут…
— Хотя бы ты мне голову не морочил, Бергер! На той неделе чуть не тонну дали… А если систематически? Вы же одни сливки скребете, что победнее пропадает! Ну ладно, полторы тонны в неделю до конца года можешь? Жратву, зачеты, табак… немного спиртика обещаю, это уж моя забота! Договорились?
Бергер согласился. Потом побежал к своим, уговаривать.
Как-то после обеда пожаловал Яценко. Мы удивились: только три дня назад он был на контрольном замере — почему так быстро опять в наши края? В углу конторы, возле печки сидел на корточках Бойко и заваривал чифир. Он пел под нос свою любимую — и единственную — песню:
Вася замолчал, взглянул на маркшейдера и предложил:
— Выпьешь, Алексей Васильевич? Чего нового в управлении?
— Беда, хлопцы, чепэ!
— Чи опять чья-то баба сбежала?
— Какая, к бесу, баба! Из Хабаровска приехал горный округ! В генеральской форме, шутишь? Грека прямо за шиворот! Поднялся на «Надежду», все увидел. Не штольня, говорит, а черт те что, как хищники наломали, загогулин настроили! Грек, мол, нахально «Надежду» у разведрайона, у Шляпы то есть, отобрал, на проект, дескать, не смотрел, крючков вон каких понаделали, шли по жиле, где пожирнее! Мы-то все это знали, но разве с Греком поспоришь? И потом какие премии получали! Сегодня утром этот генерал собрал нас, геологию, маркбюро, вообще комсостав, даже вашего Франко, и давай чистить! Всех вас, говорит, кодла, бандиты, упеку в тюрягу! Под винтовкой будете выравнивать выработки, и Каралефтеров первый! Куда, кричит, смотрели Ястребов и Трегуб! А те (главные маркшейдер и геолог) сидят и только глазами хлопают, рты боятся раскрыть. Наш Ястребов еще с утра малость перехватил, дыхнуть боится… А я боком, боком и дёру! Ведь когда началась разработка, на «Надежде» я был маркшейдером! Вера-секретарша говорит, что Грек будет звонить Никишову в Москву — все-таки замминистра, и Грека он знаешь как уважает! Да и как судить его, если полтора плана сдал? Дай-ка, Вася, попью малость, успокоюсь. Пока хабаровский генерал здесь, я у вас пошатаюсь, подальше от неприятностей!.. Бери теодолит, Петро. На днях дорогу на «Надежду» пробьем, будем руду спускать с ихнего бремсберга!..
Перед Новым годом весь лагерь выгнали строить дорогу, о которой говорил Яценко, остались только больные. Это было вроде субботника, и целый день, в страшной пурге, долбили, кайлили, копали, помогали застрявшему бульдозеру, а когда едва живыми вернулись на участок, дорога на «Надежду» была готова. Несколько дней ее обкатывали, и вскоре начальники стали часто наведываться к нам: поднимались по бремсбергу и потом подъезжали на рудовозке.
В управлении произошли большие перемены. «Попросили» почти весь руководящий состав! Грека, конечно, не судили, просто предложили убраться подобру-поздорову. Главного маркшейдера и главного геолога перевели на отдаленные северные точки, подыскали нового главного инженера, а из горного управления Эге-Хая возле Верхоянска прилетел новый начальник прииска.
Однажды вошел в нашу контору высокий плечистый человек в американской куртке на молнии, торбазах и рысьей шапке. Все мастера ушли в штольни, у нас был общий перекур. Человек этот был не знаком нам, но его осанка и обветренное волевое, с резкими крупными чертами лицо, изборожденное глубокими морщинами, невольно внушали уважение.
— Здорово, хлопцы! Где Островский?
— Где-то в управлении, гражданин начальник, — ответил вежливо Антонян.
Человек рывком открыл молнию на большом кармане куртки.
— На, завари, — обратился он к Бойко, кинув ему две пачки чая, чутьем угадывая нашего главного чифириста. Тот набрал из бачка воду в консервную банку и поставил ее в печку.
— Маркшейдеришь? — Он бросил взгляд на разрез, который я вычерчивал за своим столом. — Сколько осталось до сбойки пятого?
— Восемь метров! — выпалил я, удивленный хорошей осведомленностью гостя.
— Дрова откуда берете? Поди, со старого бункера тащите?
Допрос продолжался почти час. Выпили чифир, покурили. Наш гость оказался в курсе всех участковых дел. Никто не посмел спросить, кто он, но это был несомненно опытный и умный горняк. Он давал распоряжения, советы, шутил, ругался полнокровно, убедительно.
— Ты, чифирист, зови плотника!
Бойко вышел и вернулся с щупленьким западником.
— Тащи свой инструмент и сейчас же заколачивай эти двери, завтра здесь нарежем окно. — Он нахлобучил шапку и почти бегом спустился в долину. Скоро пришел Панченко и объяснил, что это новый начальник участка Климов, известный в управлении крутым нравом и не менее организаторским талантом.
Климов перестроил у нас всю работу. Он принес бригадирам спирт («Чихал я на вашего Гаврилова!»), организовал завоз продуктов за сдачу металла прямо на участок — с ним было удобно работать, но вольных он зажал совсем. Грубил по телефону, требовал с горных мастеров переработку, не терпел возражений. Говорили, что при малейшем протесте он пускал в ход и кулаки. Однажды, добиваясь чего-то в управлении по телефону, на что ему, очевидно, ответили отказом, он покраснел и заорал в трубку:
— Вы там совсем обнаглели, конторские крысы! Сейчас спущусь и разобью чернильницы о ваши головы!
С Бергером Климов сразу нашел общий язык.
— Металла сдал, сколько обещал? Тогда держи свою жилу в заначке, еще пригодится! Скоро уеду, надоело тут!..
Новый год — мы работаем. Я катаю вагонетки — народу не хватает, потом нивелирую с Яценко, но стоит такой мороз, что ни одной лишней минуты не хочется быть под открытым небом. Сидим сейчас в конторе — железная печка красная. За окном темнеет. Вдруг шум мотора — это не рудовозка! Открывается дверь, вваливаются трое: новехонькие белые полушубки, белые валенки, папахи с кокардой. Не говоря ни слова, окружают печку. Немного согревшись, расстегивают шубы — мы переглядываемся, заметив генеральские погоны.