Внезапно в кустах поблизости слышится какое-то шевеление – я резко поворачиваюсь, готовый ко всему. Ветки трясутся, потом раздвигаются, и из кустов выходит собака. Точнее выскакивает или как там про нее сказать – у нее нет одной лапы, и она передвигается какими-то неимоверными рывками. Увидев меня, она останавливается в замешательстве и нервно водит носом.

 Я знаю, она чувствует мой запах. Запах Смерти. Животные всегда чуют его, я уже в этом не раз убеждался. Я медленно встаю и делаю несколько осторожных шагов в ее направлении.

 У нее слезятся глаза, шкура в какой-то слизи, на боку я вижу рваную гноящуюся рану – похоже, она побывала в серьезной переделке. Возможно, попалась такому же Охотнику как я. Хотя... – все-таки не такому, от меня Жертвы не уходят.

 Я смотрю на нее и, как ни странно, мне не хочется ее убивать. Возможно, в другой раз... – но точно не сегодня. Она не вызывает у меня никаких чувств, кроме презрения – презрения к мертвецу, которым она уже наполовину и является. Как ни крути, а ей осталось недолго – я это сразу вижу.

 Собака по-прежнему настороженно глядит на меня, потом странно дергает головой и делает несколько осторожных шагов в моем направлении. Я тоже шагаю навстречу, маня ее рукой – иди ко мне. Собака медленно подходит.

 Я беру ее за голову и глажу. Собака успокаивается и опускается на землю, подгибая под себя целые лапы. Четвертая торчит уродливым обрубком. Я сажусь рядом с собакой на корточки.

 Я глажу ее, собака ластится и закрывает глаза. Рана на ее боку очень серьезная, я вижу куски гниющего мяса – мне кажется, или там копошатся белые черви? – ясно одно: она - не жилец на этом свете. И поэтому я не буду ее убивать. Она уже принадлежит Смерти, нехорошо забирать у Старухи ее добычу.

 Река матово блестит, вода подхватывает опавшие листья и несет их вниз по течению; вода уносит все.

 Возможно, когда-нибудь я уеду отсюда. На юг, как собирался это сделать Одноглазый. Или в те края, о которых рассказывал Пилигрим. Возможно, когда-нибудь и мне повезет, как повезло сейчас этой собаке – ведь она наткнулась на настоящего Охотника, и он ее не убил. Возможно, мои раны затянутся, а не будут гнить, как у животного в моих ногах. Возможно, когда-нибудь это произойдет. Но сейчас у меня Договор. И только благодаря тому, что я еще ни разу не нарушил его условий, я живу.

 Я сижу на земле, погруженный в свои мысли, собака дремлет, положив голову ко мне на колени. Солнце медленно клонится за верхушки деревьев на том берегу. Холодает. А скоро начнет смеркаться. Я смахиваю пелену грез, окутавшую меня, возвращаясь в реальность. Я понимаю, что нужно идти, возвращаться на Живодерню. Я легонько пихаю собаку.

 Она нехотя открывает глаза и смотрит на меня. Я отстраняюсь и показываю ей: иди, иди прочь. Она стоит на месте как вкопанная. Я махаю ей рукой: убирайся. Собака продолжает стоять. Тогда я замахиваюсь на нее – и этот жест она понимает. Она вспоминает, с кем имеет дело. Ее притупленные болезнью инстинкты вновь возвращаются к ней. Она отскакивает на несколько шагов и застывает, глядя на меня. Возможно, она испытывает мое терпение.

 Я кидаю в нее подобранной с земли палкой, палка ложится на землю в нескольких сантиметрах от нее. Собака взвивается и скачет к кустам. В ее движениях есть что-то жалкое и смешное. Но я не смеюсь.

 Она исчезает в кустах, а я разворачиваюсь и начинаю подниматься наверх по крутому береговому склону. Мне нужно домой, на Живодерню.

 Часть обратного пути я решаю совершить через городские окраины – час уже вечерний и вряд ли во дворах много народу. Так что можно проскользнуть незаметным. Солнце садится за крыши многоэтажных домов, в стеклах расплываются кровавые кляксы.

 Я даже не иду, но крадусь бесшумной походкой Охотника. Я должен быть незаметен, я – просто тень, плод воображения, рожденный призрачными осенними сумерками.

 Людей мне не попадается – и это хорошо. Лишь в одном из дворов в песочнице играет маленькая девочка. Вокруг нее разбросаны пластмассовые ведерки и совочки, топорщатся куличики, слепленные из песка. Она собирает букет из опавших листьев. Когда я прохожу мимо нее, она отрывает свой взгляд от букета и пристально смотрит на меня. Я смотрю ей в глаза. Она улыбается беззубым ртом и тянет букет мне.

 Честно говоря, я в растерянности. Она хочет мне его подарить? Я смотрю на нее, она улыбается. Мир переворачивается с ног на голову. Мне никогда не дарили подарков. Никогда.

 Словно в трансе я беру этот букет – обычные листочки, красные и желтые, немного тронутые осенним тлением. Я не знаю, что такое получать подарки. Равно как и дарить их. Со мной такое впервые. Девочка смеется.

 Возможно, это вам покажется странным, но я убегаю оттуда. Внутри меня словно что-то взорвалось. Прочь, прочь отсюда.

 Бегу, крепко сжимая букетик из опавших листьев, а на глаза наворачиваются слезы. Я никогда не плакал. Даже в детстве, запертый в темном чулане на несколько дней. Никогда. Со мной это тоже впервые.

 Мимо проносятся блочные коробки домов, неровные силуэты деревьев, тени и сумеречные призраки. А еще листья. Одни опадающие листья кругом. Карусель моей жизни, смех маленькой девочки. Все сливается в душащий горло ком безудержных слез. И он рвется наружу – в этот осенний вечер, в сгущающуюся темноту, в пустоту этого холодного мира.

 Дорога выплескивается в поле – это старый аэродром, - а я все бегу и плачу, лицо мое обдувает ледяной ветер, который срывает мои слезы и бросает маленькими дождинками на землю.

 За перелесок, скрывающий от людских глаз заброшенный поселок, садится огромное красное солнце.

 Сегодня я принимаюсь за починку дома. Сначала я вытаскиваю с чердака всю рухлядь и скопившийся мусор, затем отдельно, очень аккуратно, мои Инструменты, и после этого осматриваю крышу. В нескольких местах крупные щели, во время дождя через них затекает вода. Мне нужны доски и резина. Я отправляюсь в поселок.

 Погода сегодня достаточно ясная, иногда в разрывах туч выглядывает солнце, я чувствую, что значительно похолодало. Похоже, зима уже не за горами. Значит, нужно торопиться. 

 Дома здесь – такие же развалюхи, как и мой. Но, как говорится, с миру по нитке. Я осматриваю их, нахожу доски, гвозди, кусок жести и камеру от автомобильного колеса. То, что надо.

 Проходя мимо дома Безумной Старухи, я вижу ее на крыльце. Она стоит, немного согнувшись и облокотившись на перила, сзади нее склонился невысокий бомж с грязной бородой, штаны у него спущены, я вижу его член. Он задирает юбку Безумной Старухи и придвигается к ней. Старуха издает какой-то нечленораздельный звук. Они начинают мелко трястись, как собаки на случке. Незнакомец склоняется ближе к Старухе, он двигается так, словно танцует какой-то танец, Старуха еле слышно завывает. Отвратительное зрелище, скажу я вам.

 Я быстро удаляюсь прочь. Вы, наверное, захотите спросить, а было ли у меня с девчонками это, ну вы понимаете, что? Нет, не было. И я не расстраиваюсь. У меня есть развлечения и поинтересней.

 Я возвращаюсь в дом. Беру молоток, который когда-то нашел в сарае, и нож – все, что необходимо мне для ремонта. Я разрезаю камеру на узкие полосы резины, беру жесть, доски и поднимаюсь на чердак.

 Первым делом я принимаюсь за самые большие щели. Я заколачиваю их досками, а поверху пускаю резину и жесть. На всякий случай изнутри еще приделываю картон – его у меня на чердаке навалом. Затем берусь за щели поменьше, заделываю их тем, что осталось. Из прогнивших досок выползают маленькие жучки и муравьи, на неровной поверхности крупными каплями выступает впитавшаяся вода.

 Закончив со щелями в крыше, я принимаюсь за окна. Я заколачиваю их наглухо, утепляю кусками поролона, найденного на свалке, и мхом. Получается довольно криво, но по мне – так сойдет. Пейзажами я все равно любоваться не собираюсь.