Изменить стиль страницы

 Внезапно Бог достает пистолет. Глаза нашего героя расширяются от ужаса.

 - Тогда я тебя прикончу, засранец! - говорит Бог и приставляет пистолет к Его виску.

 Волна страха захлестывает нашего героя. Как же так? Блядь, как же Он вмазался в такой блудняк?..

 - Пожалуйста, - умоляет наш райский торчок, голос его истончается и становится по-детски плаксивым, он чувствует, как по щекам начинают ползти слезы, - не убивайте меня!..

 - Какого хуя я не должен тебя убивать?! – ревет Бог, - вы все, блядь, только и живете кайфами, забыв о том, что за них нужно платить. Меня заебало прощать вас. Сегодня ты ответишь за всех.

 - Но… - всхлипывает Он.

 Выстрел не дает Ему закончить свою фразу. Пуля разносит Его башку, и мир вокруг погружается во тьму.

 Его нашли через три дня после смерти. Он лежал на диване в луже собственной блевотины и экскрементов. Рядом стояла табуретка, на которой валялся шприц и остатки порошка. Одинокая лампочка без абажура болталась под потолком, светя тусклым светом. Вокруг нее кружили мухи, иногда они спускались и садились на него. Они ползали по его лицу, заползая в ноздри и в рот. Ему было плевать.

Июль

 Ее нет. Она уехала. А я остался. Здесь.

 Круглые сутки идет дождь, он катится серой волной со стороны залива и обрушивает на стекла свои слезы. А я пью. Уже несколько дней. От одиночества, от бессмысленности этого мира и еще черт знает чего. Пью и сру. Сижу на унитазе и листаю страницы порножурнала. Руки трясутся. Я достаю член и начинаю мастурбировать. Без нее мне плохо. Но я не могу мастурбировать на нее, не знаю почему, но это так.

 Кончаю прямо на страницу журнала. Пахнет спермой и фекалиями. Я выбрасываю журнал в мусорное ведро. Вытираю задницу и иду на кухню. Из холодильника достаю банку крепкого пива. Открываю ее и залпом выпиваю, даже не чувствуя вкуса. К горлу подкатывает дурнота.

 Скоро начнутся галлюцинации. У мужчин так часто бывает, что черная меланхолия сменяется белой горячкой. Мы – слабый пол.

 За окном люди прячут под зонтами свои бесформенные тела. Через лесопосадку в сторону промзоны тянется линия электропередачи. А у меня кончилась выпивка.

 Я роюсь в карманах, нахожу какую-то мелочь, оставшуюся с последней зарплаты. Зарплаты, которую я получал на вонючей работе в вонючей конторе с вонючим менеджером, лицо и шея которого были покрыты крупными багровыми чирьями. Эти деньги не грех и пропить.

 Я не одеваюсь, а прямо в домашней футболке, шортах и тапочках иду на улицу. Один черт все промокнет. А мне плевать. Люди смотрят на меня как на сумасшедшего. И к черту вас, думаю я.

 Я вспоминаю, как мы прощались. Она сказала, что я слишком самоуверенный и самовлюбленный тип. Единственное мое занятие – строить воздушные замки. Наверное, она права. И все же она дала мне себя поцеловать.

 Нет, я просто подыхаю без нее. Как человек, которому вырезали поджелудочную железу. Переломали все кости и бросили на съедение собакам.

 Я покупаю две бутылки дешевого вина. Продавщица смотрит на мое небритое лицо и трясущиеся руки. Кажется, мы с ней учились в параллельных классах. Плевать.

 Вернувшись домой, сразу открываю первую бутылку. Делаю глоток с горла. Вино воняет мертвечиной. Мне все равно. На кухне нахожу немытый стакан, споласкиваю его в раковине, и наливаю вино в него.

 Включаю телевизор. Пью и смотрю в тупые лица с экрана. Это не мы делаем их, это они делают нас. Уже сделали. Поимели в задницу.

 Телевизор быстро надоедает, и я выключаю его. Первая бутылка заканчивается. Я открываю вторую и продолжаю пить. По стенам плывут мутные пятна. Скоро они начнут улыбаться. И это уже точно будут галлюцинации.

 Короче, перед вами законченный параноик. Человек, который ненавидит весь мир, потому что боится его. Боится намечать цели и двигаться к ним, боится создавать семью, боится рожать детей среди этой грязи и разврата. Боится остаться один. В особенности, боится остаться без Нее.

 В дверь звонят. Я никого не жду и не хочу ее открывать. Но звонят долго и настойчиво.

 В итоге я нехотя встаю с табуретки, икая. Иду в прихожую. Из-за двери слышу знакомый голос:

 - Открывай, затворник. Я знаю, что ты дома.

 Это Владимир, аспирант с философского. Раньше мы были приятелями. Думаю, мы и сейчас приятели. Я открываю ему дверь.

 - Бог ты мой, на кого ты похож, Леха! - восклицает он, протягивая мне руку. Я жму ее.

 Владимир смотрит в кухню и видит пустые бутылки.

 - Бормотухой балуешься? Нехорошо!

 Я же просто уставился на него. Я хочу знать, зачем он пришел и чего хочет.

 - Давно пьешь? Ладно, вижу, что давно. Облик человеческий совсем потерял. Собирайся.

 Я не спрашиваю куда. Я тупо смотрю на него. В голове пустота.

 - Говорю же тебе, собирайся! Тебя нужно срочно эвакуировать из этого чистилища. – И он подталкивает меня в комнату.

 Я беру со стула джинсы и свитер, в голове все те же вопросы, но я отмахиваюсь от них и в тупом трансе переодеваюсь. Может, оно и к лучшему.

 - Херово мне, Вован, может не надо?

 - Надо. – И он, открыв входную дверь, выводит меня из квартиры, по дороге прихватывая с вешалки зонт.

 Мы выходим из парадной и идем в сторону автобусной остановки. Почти всю дорогу молчим. Дождь нудно молотит по куполу моего зонта.

 У остановки лужи и грязь, люди жмутся под навес, но все не помещаются. Автобус долго не хочет приезжать. Владимир что-то говорит, задает мне какие-то вопросы, я плохо слушаю, в основном молчу, лишь изредка отвечая невпопад. Мне реально плохо и я хочу прочь отсюда, хочу забиться в самый дальний угол своей комнаты и там в ужасе умереть.

 Я вспоминаю строчку из Крученых: «Уехала! Как молоток влетело в голову отточенное слово…». На этой мысли из-за завесы дождя выезжает автобус, окатывая нас грязью. Кто-то матерится. Они не читают Крученых.

 Мы едем через полгорода, в давке, все едут с работы, мокрые, усталые, злые. Я чувствую, что меня сейчас может вывернуть на головы остальных пассажиров. Скорей бы мы уж приехали.

 Выходим в центре, и Владимир ведет меня в бар. Это довольно-таки приличное заведение с приятной атмосферой. Мне почему-то становится лучше. Он берет нам по кружке пива и графин водки с закуской.

 Я сразу выпиваю водку. Две или три рюмки. Крепкий алкоголь приободряет меня. Потом мы пьем пиво и разговариваем.

 - Вот ты сходишь с ума без нее, - говорит Владимир, - но это только потому, что тебе, как любому человеку на этой планете, нужен кто-то или что-то, чем бы ты мог обладать и боялся бы потерять, правильно? Он делает глоток и продолжает – ведь, по сути, ты любишь не конкретного человека, а свою любовь к нему. Да, она красива, умна, что там говорить, она - порядочная женщина. И только. Таких, согласись, много, но ты выбираешь почему-то именно ее. Хотя можешь выбрать и другую, это не важно, в данном случае ты любишь, как я уже сказал, только свою любовь к ней, сечешь? И так происходит с каждым. Мир слишком протух, чтобы в нем могла существовать настоящая любовь. Я если честно…

 Я его прерываю. Все это я знаю и сам. Проблема в том, что смириться с одиночеством невозможно. Оно губительно, оно – плесень, которая съела колумбийский поселок Макондо в «Сто лет одиночества» Маркеса. Одиночество заставляет нас искать, находить, а потом страдать.

 Конкретный человек с его проблемами, комплексами и заморочками нам, действительно, не нужен, по существу, нас интересует лишь присутствие такого человека рядом – и это уже наши проблемы, комплексы и заморочки. Но, так или иначе, хоть я и понимаю это, без нее я схожу с ума. Она – моя идея-фикс. И ничего тут не попишешь. Лучше уж выпить.

 Мы выпиваем весь заказанный алкоголь, и заказываем еще графин водки. Владимир что-то постоянно говорит. Он говорит, что свобода выбора – это как раз тот фактор, который якобы должен спасти нас от одиночества. Но, как и любой из факторов этого прогнившего насквозь мира, он лишен всякой надежды; он – только миф, иллюзия.