— В этом театре лучшая акустика, чем в некоторых более модных, — объясняет Блейк, прежде чем поднимается занавес, и вибратор начинает почти постоянно пульсировать внутри меня. Сначала я неловко извиваюсь, и чертыхаюсь про себя на этот вибратор, потому что он отвлекает меня от происходящего действия на сцене, но потом постепенно я привыкаю к нему и нахожу свой ритм с его чувственным возбуждением и самой оперой.

У меня появляется ощущение, что я парю вместе с музыкой, которая вибрирует в моем теле.

Опера исполняется на итальянском языке, но Блейк шепотом переводит мне каждую сцену, и даже указывает на значимость некоторых арий. Коронация Попеа представлена богатыми декорациями, ее путешествия, как любовницы римского императора Нерона, который в погоне за ее желанием стать императрицей Рима, оставляет свою власть ради любви. Как Блейк и предупреждал, история полна эротики и декадентства. В сочетании с вибратором между моих ног, я испытываю переживания, не поддающиеся описанию, и не только невероятное возбуждение, но и эмоциональное опустошение, и, возможно, даже растерянность.

В ходе восторженного любовного дуэта, когда Нероном держит Попеа в своих объятиях, пока она гладит его украшенную драгоценными камнями корону, и вибратор на полную мощь возбуждает меня, я с интересом оборачиваюсь к Блейку, задаваясь вопросом, почему он привез меня посмотреть именно эту оперу, где добродетель наказана или казнена, а жадные и неразборчивые в средствах вознаграждены. Это прямой намек на меня? Я жадная женщина для его мира?

Как будто он читает мои мысли, и говорит:

— Прекрасная музыка находится выше понимания человеческих слабостей.

Это правда, я возбуждена и чувствую легкое головокружение. Этот опыт для меня слишком проникновенный. Мне нужно пойти в туалет и посмотреть на себя в зеркало, чтобы проверить, как я выгляжу. Я хотела бы иметь какую-то альтернативу сегодняшнему вечеру. Я слегка касаюсь его запястья.

— Мне нужно в туалет. Подожди меня внизу у лестницы.

Он кивает и встает. Между моих ног пульсация продолжается. Я не знаю, может ли он видеть желание в моих глазах. Я не хочу идти на ужин, я просто хочу вернуться домой и заняться с ним сексом.

В выцветшем зеркале я встречаю свой взгляд. Мои глаза совсем другие. Я меняюсь прямо на глазах. Я слегка касаюсь немного выпирающего кольца на моем клиторе и подумываю избавиться от него, но в внутри понимаю, что это привилегия принадлежит только Блейку. Он его туда поставил, поэтому только он имеет право извлечь его, когда сочтет нужным.

Спускаясь вниз по изогнутой мраморной лестнице, я становлюсь свидетелем его разговора с одним из работников театра, девушкой с черными волосами. Он стоит спиной ко мне, и разговаривает с ней по-итальянски. Я вижу ее восхищенное лицо и странный незнакомый страх зарождается у меня внизу живота. Автоматически я хватаюсь за кованные железные перила, пошатываясь на негнущихся ногах, ступаю на следующую ступеньку, чувствуя, как мое сердце колотиться где-то в ребрах. И судя по всему, что он говорит, и как она завлекающе смеется, и я вижу, как появляется определенный интерес в ее больших, темных глазах.

Я хватаюсь за живот, почти не веря своим глазам, неужели я ревную, причем настолько неразумно, как сумасшедшая, неудержимо ревную мужчину, на которого не могу даже публично предъявить права. Но мысль, что он с кем-то еще, болью отражается в моем животе.

Это что, всегда теперь будет так?

Самая невинная встреча вызывает уйму беспокойства и боли внутри меня, в то время как я вынуждена играть роль невидящей и не слышащей по отношению к внешнему миру? Он разворачивается, и я вижу, как его глаза ищут меня, и делаю шаг вперед, молчаливый вздох облегчения вырывается с моих губ, когда я замечаю теплоту в его взгляде, я успокаиваюсь, страх проходит.

— Я не знала, что ты говоришь по-итальянски?

Он усмехается.

— Нет, но я изучал латынь в школе, поэтому спросить дорогу не составляет труда.

Темная вода, плещется у ступенек палаццо, я шепчу:

— Блейк мы можем подняться наверх, прежде...прежде, чем будем ужинать.

Он с улыбкой качает головой.

— Нет еще, принцесса, — отвечает он по-итальянски, и засовывает руку в карман, и маленькая машина начинает опять жужжать, но теперь зажим, словно лижет мой клитор, почти как язык.

— Ох, Блейк, — выдыхаю я. — Я не могу это больше выносить.

— Можешь, — говорит он.

Я с трудом сглатываю. О какой еде можно думать, если моя киска пульсирует и силиконовый язык лижет мой клитор? Единственная мысль, которая бьется в моей голове это скорейшее освобождение, я уже настолько близка к кульминации, что нахожусь почти на грани.

— А если у меня случиться оргазм за обеденным столом?

— Не случиться. Я его выключу, пока ты будешь есть. Ничто не будет стоять между тобой и едой.

Я в упор смотрю на него.

— Я никогда не говорил вам, мисс Блум, что вы стоите того, чтобы на вас посмотреть, — нагло говорит он, и тянет меня вверх по лестнице.

Он проходит через двойные двери, и я поднимаюсь наверх, чтобы проверить Сораба. К счастью, вибратор останавливается, пока я иду вверх по лестнице. Сораб крепко спит, дверь няни Джерри слегка приоткрыта и видится полоска света, я тихо стучу.

— Войдите, — говорит она.

Я вхожу и вижу, что она лежит в постели и читает. Ее доброе лицо, расплывается в приветливой улыбке.

— Как он себя вел?

— Золото, а не ребенок.

— Я заберу его завтра утром, и вы сможете взять отгул, посмотреть разные достопримечательности.

— Не нужно, дорогая. Я была здесь двадцать лет назад. Мое сердце было разбито от несчастной любови, словно оно было сделано из стекла.

И я вдруг подумала, что невозможно понять все нюансы человека или узнать его историю жизни, просто посмотрев на него или зная всего нескольких дней. Моя мама часто говаривала: «Ты можешь есть пуд соли с кем-то в течение пяти лет и никогда не узнать этого человека до конца.»

Я нахожу Блейка в обширной, великолепной, отделанной в красных тонах столовой. Он стоит у камина, и разглядывает массивный портрет надменного мужчины в богатой элегантной одежде, в котором угадывается явное сходство с Блейком. При моем появлении, он оборачивается. Сходство настолько поразительное, что сразу видно, что этот мужчина явно является его предком. Те же аристократические скулы, переходящие в массивный подбородок, такие же черты, я заметила у матери Виктории. Эти семьи не смешивают с легкостью свою кровь с кем попало, потому что очень озабочены чистотой своей генетической линии, которая явственно отражается на их лицах.

Пока я двигаюсь по направлению к нему, вибрация между моих ног возобновляется.

— Вашей семье всегда принадлежал этот дом?

Он хмурится, когда я начинаю задавать вопросы о его семье, я тут же чувствую, как он как бы отстраняется от меня.

— Да, мы ведем свое начало от Черных Венецианцев, потом наша ветвь перебралась в Германию, пока не пересекла Атлантику. (Орден «Черные Венецианцы» или «Черная Знать» — элита, которая появляется в XIV и расцветает к XVI веку в Венеции, породнившись с монархами и аристократией, и в то время исключительно ходиит в черной богатой одежде.)

— Он очень красивый. Ты часто здесь бываешь?

— Я не был в этом доме много лет, — отвечает он, и переключает вибратор на функцию лизания языком.

Я начинаю извиваться.

— Мы собираемся ужинать?

Ужин подает мрачный, молчаливый мужчина в белом пиджаке, которого зовут Энцо. Я почти не в состоянии есть, хотя Блейк верен своему слову и выключил гаджет, но я так возбуждена, что едва могу дождаться окончания ужина. Я вообще не чувствую никакого вкуса подаваемых блюд. Когда Блейк отодвигает свою пустую чашку кофе, я вскакиваю.

— Что за спешка? Тебе бы только обменять силиконовый язык на мой.

Я сдавленно охаю и умоляюще обращаюсь к нему:

— Пожалуйста, мы можем сейчас подняться наверх?