— Как же мне не тревожиться, когда в доме хоть шаром покати, а заработать негде?.. И каждый год, по милости божией, становится все хуже…

— Это ты все выдумал, — сказала мать. — Больно уж убиваешься, все думаешь, думаешь… Вот тебе и кажется, что дела у нас идут хуже, чем на самом деле.

— Нет, Эллен, ничего я не выдумываю. Разве тридцать акров пшеницы, что не взошли, моя выдумка? А то, что у нас скотины почти не осталось на выгоне, тоже выдумка? И засуха тоже моя выдумка? Э, да что там говорить! — И он, горестно тряхнув головой, снова уставился в огонь.

Отец уже подумывал о том, чтобы бросить ферму, но мать умоляла его еще раз попытать счастья — только один раз! Она непоколебимо верила в нашу ферму. Дрова в камине уже прогорели, а она все еще уговаривала отца. Наконец отец поднялся с места и сказал:

— Ну что ж, попробуем снова кукурузу. Если на этот раз опять ничего не выйдет, тогда нам придется уходить.

Он взял лопату, сгреб в кучу угли и засыпал их золой. На ночь мы всегда засыпали угли золой, чтобы они тлели до утра. Но иногда к утру все угли прогорали, и кому-нибудь из нас приходилось бежать к Андерсонам и просить взаймы спички. Это поручалось всем, кроме Джо. Его посылали только один раз; он ухитрился застрять у Андерсонов и позавтракать, а на обратном пути довольно удачно поджег два участка луга, принадлежавших мировому судье.

Итак, мы принялись готовить землю под кукурузу; отцу пришлось пахать то же поле тем же старым плугом. Я хорошо помню этот старый, помятый, погнутый плужок! Земля была очень твердая, а лошади — голодные. Нам очень нужна была хорошая рабочая лошадь. Как раз такая лошадь была у одного соседа — Смита.

— Ты только заведи ее в борозду, — хвастался Смит отцу, — потом ее оттуда не выгонишь!

Отцу очень хотелось заполучить такую лошадку. Смит предложил обменять свою на нашу чалую верховую кобылу. Эта кобыла откуда-то забрела к нам на выгон: мы заявили об этом, но никто за ней не явился, так она и прижилась у нас. Па согласился на обмен, и сделка состоялась.

И вот отец впряг свою новую лошадь в плуг. Действительно, она великолепно встала в борозду, но на этом все и кончилось.

— А ну, пошел! — крикнул отец, взявшись за ручки плуга и подхлестнув смитовскую лошадь вожжами.

Лошадь затанцевала на месте, притом ритмично, но постромок так и не натянула. Отец снова огрел ее вожжами. Тогда, она принялась лягаться, и в голову отца полетели огромные комья глины, прилипшей к ее задним копытам. Отец рассвирепел. Схватив скребок для чистки плуга, он минуты две без передышки методично охаживал лошадь по ребрам, но она просто плюхнулась в борозду. Отец снова схватил скребок, ударил ее по крупу, двинул по спине, пырнул в бок, затем с остервенением швырнул в нее скребком и в полном изнеможении уселся отдыхать. Переведя дух, он принялся изо всех сил тянуть лошадь под уздцы. В этот момент появился Дейв вместе с Джо, вооруженным луком и стрелами. Джо ехидно спросил:

— Хорошо держит борозду, правда? Смит же говорил тебе, что ее оттуда не вытащишь!

Мне никогда не забыть, какое лицо было у отца в ту минуту. Взмахнув скребком, он свирепо кинулся на Джо, заорав:

— Чертов щенок! Тебя еще здесь не хватало!

Джо поспешно ретировался. Лошадь продолжала лежать в борозде. Из ее губ сочилась кровь. Дейв заметил это и показал отцу; тот разжал челюсти лошади и заглянул в рот. Во рту не было ни единого зуба. Отец осмотрелся — на земле зубов тоже не было. Он снова заглянул лошади в рот.

— У этой старой клячи давно уже нет зубов!

Отец тотчас же направился к Смиту и назвал его грязным, подлым, презренным обманщиком. Смит только ухмылялся. Отец уже перенес ногу через перекладину и посулил переломать Смиту все ребра, если только он подойдет к нему. Но Смит не подошел: видно, инстинкт самосохранения был в нем глубоко заложен. Вернувшись домой, отец поклялся немедленно пристрелить проклятую клячу и отправился за ружьем. Но кляча еще долго прожила у нас и умерла естественной смертью; только отец никогда уже больше не пытался на ней пахать.

Так или иначе, пахота началась. Отец работал от рассвета до позднего вечера. Как-то раз во время короткой передышки на поле за отцом прибежал Джо: у дома его поджидал полисмен. Отец вспомнил о чалой кобыле, которую он отдал Смиту, и ему стало не по себе.

— У него на чепраке какие-то буквы. Что они означают, папа?

Но отец не отвечал. Он крепко призадумался.

— И еще из кармана торчит какая-то штуковина. Дейв говорит, что это наручники.

Отец вздрогнул. По дороге домой Джо все порывался, поболтать насчет полисмена, но отец словно воды в рот набрал. Зато как только он узнал, что блюстителя закона интересовало лишь поголовье нашего скота, у него словно гора с плеч свалилась и он с величайшей готовностью отвечал полисмену восторженными: «Да, сэр», «Никак нет, сэр», «Именно так, сэр».

Пользуясь случаем, отец захотел поближе познакомиться с законом и начал выпытывать у полисмена:

— Представьте себе, сэр, что какая-то лошадь забрела на мой выгон или, скажем, на ваш выгон; я об этом заявляю, но никто эту лошадь не требует. Могу я тогда поставить на нее свое клеймо?

Полисмен, откинув голову, долго смотрел на крышу, припоминая всевозможные виды грабежей, с которыми ему приходилось сталкиваться, и наконец произнес:

— Конечно, можешь.

— Я так и знал, — ответил отец, — но городской адвокат сказал моему соседу Мелони, что нельзя.

— Нельзя? — И полицейский принялся хохотать так, что стены дома задрожали и слезы потекли по его жирным щекам. На секунду сдержав смех, он спросил: — Сколько же он с него взял за такой совет? — и снова принялся хохотать.

Так он и уехал, сотрясаясь от смеха. Готов побиться об заклад, что этот болван смеется и до сих пор.

Все благоприятствовало хорошему урожаю. Дождь выпадал как раз тогда, когда было нужно, и кукуруза росла прямо на глазах. Как приободрился наш отец! Надежда, казалось, вдохнула в него новую жизнь. Прохладными вечерами он прогуливался вдоль поля, любуясь молодыми початками, и прислушивался, как шуршат друг о друга поникшие листья, когда их раскачивает ветер. Он возвращался домой, исполненный надежд, и не мог ни о чем говорить, кроме ожидаемом урожая.

Работал он как вол, да и мы тоже не отставали. Из всех нас беспечно резвился только один Джо. Помню, однажды он нашел какую-то железную штуку на цепи. Такое ему никогда, не попадалось. Отец сказал, что это капкан, и объяснил его устройство. Джо были восторге — какая ценная находка! Само небо послало ему капкан для охоты. Действительно, он наловил им много всякой живности: трясогузок, попугаев, кур, но больше всего собак. Джо был прирожденным натуралистом, вдумчивым наблюдателем привычек и повадок всяких тварей — четвероногих и двуногих. Например, он заметил, что всякий раз, когда Джейкоб Липп бывал у нас, он, уходя домой, бежал вдоль забора, касаясь рукой верхушек столбов. Семейство Липпов только что приехало из Германии; их ферма прилегала к нашей. Джейкоб был старший из детей, толстый, веселый, говорливый мальчуган четырнадцати лет. Джо никогда особенно не интересовался обществом мальчишек моложе себя, поэтому он довольно свирепо отшивал этого молокососа. Кроме того, Джейкоб говорил только по-немецки, а — Джо только на чистейшем австралийском. И все же Джейкоб часто приходил к нам и продолжал посвящать Джо во все свои личные дела.

В тот день Джейкоб явился вместе со своей матерью, миссис Липп. Она пришла поболтать с нашей матерью. Правда, они не понимали друг друга, но это не имело для них особого значения. Впрочем, для женщин, видно, вообще не так важно, понимают они друг друга или нет. Во всяком случае, они хохотали все время и были в восторге друг от друга. А их сыновья тем временем затеяли во дворе ссору. Джейкоб, дыша в лицо Джо и оживленно жестикулируя, шпарил по-немецки со скоростью двухсот слов в минуту. Джо наконец показалось, что он понял Джейкоба.

— Ты что, драться хочешь? — спросил он.