XX. В пустыню

8 апреля наконец вернулись Ислам и Якуб. Больших хлопот и торгов стоило им купить в Каргалыке восемь отличных, тщательно выбранных верблюдов по 120 крон (около 60 рублей) за голову. Местные жители узнали о том, что верблюды нам необходимы, и подняли цены вдвое-втрое, что очень и затруднило покупку.

Кроме того, требовались именно верблюды, привычные ходить по пустыне, по песку, по жаре, без воды и корма. Поэтому люди мои не столько обращали внимание на наружный вид и общие достоинства верблюдов, сколько именно на указанные специальные качества. Утром я дал верблюдам имена и измерил их, опоясав туловище между горбами, чтобы знать потом, как отзовется на них странствование по пустыне. Вот перечень их:

Ак-тюя (белый верблюд) … 8 лет … 2.37

Богра (верблюд двугорбый) … 4 -«- … 2.35

Нэр (самец) … 2 -«- … 2.25

Баба (старик) … 15 -«- … 2.28

Чон-кара (большой черный) … 3 -«- … 2.23

Кичик-кара (маленький черный) … 2 -«- … 2.22

Чон-сарык (большой желтый) … 2 -«- … 2.30

Кичик-сарык (маленький желтый). … 1¹/₂ -«- … 2.14

Мало подозревали мы тогда, что лишь один верблюд Чон-кара переживет это путешествие. Правда, и Ак-тюя прошел через пустыню, но околел от изнурения. Это был славный белый верблюд, выступавший во главе каравана, позванивая колокольчиком с большим тяжелым железным языком. Богра, мой верховой верблюд, был удивительно статен, вынослив и кроток. Нэр был забияка, порывавшийся укусить или лягнуть каждого, кто подходил к нему. Баба, самый старый из верблюдов, серой масти, пал первым.

Остальные три верблюда были молодые резвые животные, которые долго отдыхали и теперь, видимо, охотно пользовались случаем поразмяться.

Все верблюды находились как раз в периоде линяния; густая теплая шуба сваливалась с них большими клоками, что очень безобразило их. Все были оседланы большими, мягкими вьючными седлами, набитыми сеном и соломой. Ислам-бай купил также целую связку арканов (веревки из верблюжьей шерсти) для перевязывания вьюков и три больших караванных колокольчика.

Верблюды стояли на привязи во дворе бека и отъедались — в последний раз в жизни — сочным сеном. Приятно было смотреть на своих собственных чудесных верблюдов, жевавших душистое сено, и видеть в их больших черных глазах выражение полнейшего благополучия. Собаки наши, Джолдаш и Хамра, были, однако, другого мнения. Они, в особенности Джолдаш, терпеть не могли верблюдов. Последний лаял на них до хрипоты, кидался на них и был, по-видимому, очень доволен самим собой, если ему удавалось выхватить у них клок шерсти.

В Яркенде Ислам-бай нанял двух надежных людей. Один был Магомет-шах, 55-летний старик, с седой бородой, опытный вожак верблюдов; его одного только неукротимый Нэр и подпускал к себе, не кусая. У него были в Яркенде жена и дети; пустыни он не боялся ничуть и вообще был отличный, надежный человек. Я, как сейчас, вижу его перед собой. Чисто философское спокойствие не оставляло его никогда; он продолжал сохранять свое хорошее расположение духа и какую-то добродушную усмешку вокруг рта и тогда, когда над нашим умирающим караваном спустились грозовые тучи несчастья. Даже когда он лежал в предсмертном бреду, глаза его светились тем же неземным спокойствием, а от высохшего коричневого лица веяло миром.

Другой — Касим-ахун, 48 лет, неженатый, уроженец Ак-су, проживавший в Яркенде, караван-баши по ремеслу. На нем лежала обязанность помогать в уходе за верблюдами. Роста он был среднего, крепкого сложения, с черной бородой, серьезный, никогда не смеялся, в обращении был ласков и задушевен, но нередко нуждался в напоминании о своих обязанностях.

Нам, однако, нужен был еще один человек, и бек Ни-аз нашел нам Касима-ахуна из Янги-гиссара. Он был одних лет с Магомет-шахом и шесть лет подряд хаживал весной дней на 10–14 в пустыню искать золота. Всякий раз он брал с собой хлеба на вьючном осле и не заходил в пустыню дальше таких мест, где еще можно было дорыться до грунтовой воды. Звали мы его то Джолчи, то Кумчи (Пустынножитель) в отличие от другого Клейма. В Меркете, куда он переселился несколько лет тому назад, у него были жена и взрослые дети.

Ему отчасти были мы обязаны тем, что с нами случилось. Он был груб, горяч, и остальные товарищи, которыми он пытался командовать, скоро невзлюбили его. В силу своего знания пустыни он принял властный тон, особенно не жаловал Ислам-бая за то, что тот считался «караван баши», или предводителем каравана, а другие должны были подчиняться ему. Многие из жителей Меркета предостерегали нас насчет этого человека, говоря, что он несколько раз был наказан за воровство. Но было уже поздно; мы, кроме того, нуждались в нем, так как он один во всем селении знал пустыню по опыту.

Кроме верблюдов и собак, мы брали с собой трех овец, десять кур и петуха, который будил нас по утрам. В первые дни мы всегда находили по одному, по два яйца в куриной клетке, возвышавшейся на одном из вьючных верблюдов, но, когда у нас оказался недостаток в воде, куры перестали нестись. Петух был большой живчик и весельчак; ему не нравилась езда на верблюде, и он во время пути всегда ухитрялся высвободиться из клетки. Постояв с минуту, раскачиваясь на верхушке, он с громким криком слетал на землю. На бивуаках кур всегда выпускали погулять, и они очень оживляли наш лагерь в пустыне, разыскивая в песке брошенные им зерна.

9 апреля были сделаны последние приготовления. Пара мешков с заказанным заранее хлебом были увязаны, четыре железных резервуара наполнены свежей, речной водой. В них входило: 80, 86, 87 и 122 литра да в бурдюки 80 литров, итого 455 литров, которых должно было хватить на 25 дней пути. Эти продолговатые четырехугольные резервуары, употребляющиеся для перевозки меда из Индии в Яркенд, помещаются в крепких деревянных решетчатых ящиках, чтобы предохранить тонкое листовое железо от пробоин. В ящики люди насовали травы и тростника, чтобы вода не так скоро согревалась на солнце.

В заключение несколько слов о самом плане путешествия. Пржевальский, Кэри и Дальглейш были первыми европейцами, видевшими (1885 г.) кряж Мазар-таг на левом берегу Хотан-дарьи. Первый пишет об этом так: «Через три небольших перехода (от Тавек-кэля) вниз по Хотан-дарье мы достигли того места, где в восточный берег описываемой реки упирается обрывистым мысом невысокий хребет, или, правильнее, горная гряда, известная туземцам под именем Мазар-тага. Эта гряда в восточной части имеет не более VA — 2 верст в ширину, при высоте около 500 футов над окрестностями, и состоит из двух параллельных резко по цвету между собой различающихся слоев: южный — красная глина с частыми прослойками гипса, северный — белый алебастр. В тех же горах, верстах в 25 от Хотан-дарьи добывают, как нам говорили, кремень, который и вывозится на продажу в Хотан. Описываемая двухцветная гряда уходит из глаз в песчаную пустыню, заворачивая притом к северо-западу и повышаясь немного к средине, и тянется, по словам туземцев, до укрепления Марал-баши, на реке Кашгарской. Растительности в Мазар-таге нет вовсе; притом горы эти снизу засыпаны до половины песком; обнаженная же их часть, в особенности красная глина, сильно разрушается».

Сообщения туземцев дали Пржевальскому повод нанести на свою карту хребет гор, тянущихся наискось поперек пустыни. Ошибка эта вполне естественна, так как Пржевальский слышал, что около Марал-баши тоже находится кряж Мазар-таг, вследствие чего и мог предположить, что этот кряж является продолжением хотан-дарьинского Мазар-тага. Кэри осторожнее; он нанес на свою карту Мазар-таг лишь на таком протяжении, на каком его видно с реки. Я и полагал, что если мы из Меркета направимся к востоку или к северо-востоку, то рано или поздно наткнемся на Мазар-таг. Вместе с тем я разделял мнение туземцев, что мы найдем у подошвы кряжа подветренную сторону, где песок не накопляется и где нам удастся делать ежедневно большие концы по твердому и голому грунту, найдем источники и растительность, а также, быть может, следы древней цивилизации.