Утром весь цвет местной молодежи мчался кучками к югу, где около верхних аулов, на площадке Эрик-як должна была состояться дикая забава. Около полудня отправился и я, в сопровождении сорока двух киргизов в лучших халатах, всевозможных цветов, в пестрых кушаках, с кинжалами, ножами и бряцающими перевязями, на которых были нанизаны огниво, шило, кисет с табаком и проч., и в шапках разных фасонов, между которыми, однако, в это время года преобладали маленькие круглые шапочки с красной, желтой и голубой вышивкой. Находясь в центре такой пестро разряженной толпы, я, в своем простом сером дорожном костюме невольно чувствовал себя чем-то вроде нищенствующего дервиша между богатыми людьми.
Самыми первыми между ними и по сану и по одеянию были бек Тогдасын, в ярко-желтом, отороченном золотой парчой парадном халате из Кашгара, полученном от меня накануне, и бек Тогда-Магомет, старшина киргизов, живущих к востоку от Мустаг-аты. Одеяние последнего представляло самое смелое сочетание цветов, которые, конечно, только благодаря случайности могли столкнуться на одеянии одного человека: длинный синий халат с широким ярко-голубым кушаком и высокая лиловая остроконечная шапка с желтыми лентами. Сам обладатель этого костюма был типичный киргиз с косыми, узенькими глазками, выдающимися скулами, жиденькой черной бородкой и растрепанными усами; ехал он на громадной вороной лошади, не туземной породы. Если еще прибавить к этому кривую саблю в черных ножнах, то вот перед вами и настоящий азиатский Дон-Кихот.
Толпы всадников становились все гуще, что указывало на близость места игрища, и наконец мы остановились на особом, отведенном нам месте, посреди открытого поля. Тут поджидал нас 111-летний старец, бек Хоат, окруженный пятью сыновьями, тоже седовласыми стариками, и десятком-двумя других всадников; в седле он держался замечательно прямо, молодецки, даром что спина у него несколько сгорбилась под бременем лет. Одежда его состояла из мехового лилового халата, коричневых сафьяновых сапог и коричневого тюрбана. Борода у него была седая, короткая, нос орлиный, и глубоко сидящие серые глаза, которые, казалось, жили больше воспоминаниями прошедшего.
Все оказывали ему большой почет, и даже беки спешили слезть с коней, чтобы поклониться ему, а он принимал всеобщее поклонение спокойно, словно какое-то божество. Прежде старец был чон-беком, т.е. главным старшиной над всеми сарыкольскими киргизами; достоинство это переходило в его роде от отца к сыну в семи поколениях — и во время владычества чужеземцев, и в период независимости киргизов. Когда он не был погружен в свои думы, то оказывался очень словоохотливым и, видимо, с удовольствием делился своими воспоминаниями и рассказывал о своей семье.
Детей у него было двенадцать человек: семь сыновей и пять дочерей; внучат сорок три человека и правнуков шестнадцать. Почти все они жили вместе, в большом ауле, который летом разбивал свои кибитки около Кара-куля, а зимой около Басык-куля. Самый старший из его сыновей бек Ошур, который мало-помалу стал одним из «моих», большой шутник, сообщал мне, что отец его в течение своей жизни имел сорок жен-киргизок, две из которых, девяностолетние старухи, живы еще, и, кроме того, около ста сартянок-наложниц, которых он время от времени покупал в Кашгаре, а затем увольнял в отставку.
Бек Хоат пришел в такой восторг от моих очков, что стал просить их у меня, но у меня не было с собой других, и я сказал ему, что если он обходился до ста одиннадцати лет без очков, то лучше так и продолжать. Потом я подарил ему разных материй, шапок и платков. Осенью старик с одним из сыновей отправился в Янги-гиссар, через перевал всего на сто метров ниже Монблана. У него в Янги-гиссаре была земля, и он хотел немножко развлечься в городе перед долгой зимней спячкой.
Перед нашими рядами был проведен баран, затем один из киргизов одним взмахом отрезал ему голову и дал стечь крови. Баранья туша должна была явиться предметом состязания — кто отобьет ее у всех других.
Один из всадников взял тушу на седло и умчался. Мы ждали несколько минут, потом вдали показалась целая толпа всадников, несущихся к нам бешеным галопом; восемьдесят лошадей громыхали копытами по твердому полю — трава была дочиста объедена пасшимися здесь стадами овец. Топот становился все оглушительнее, к нему примешивался гул диких криков и бряцание стремян. Всадники промчались мимо нас в облаке пыли. Передовой бросил баранью тушу к передним ногам моей лошади. Словно дикие гунны или опустошающая разбойничья шайка, пронеслись киргизы, описывая круг по полю, чтобы вернуться к нам через минуту. Тот, кому оказана честь бросанием к его ногам бараньей туши, обязан ответить на нее приглашением на дастархан, что обыкновенно и делают киргизы, или горстью серебра, как сделал я.
Едва успели мы несколько податься назад, как дикая ватага вновь поравнялась с нами и набросилась на тушу бедного барана, еще не успевшую остыть. Завязалась борьба из-за обладания этой тушей, словно из-за мешка с золотом; люди, лошади, все смешалось в кучу в густом облаке пыли. Некоторые из передних лошадей упали, другие взвились на дыбы или пятились от страха. Всадники, продолжая крепко держаться в седле, с размаха перегибались туловищем к земле, стараясь схватить добычу. Некоторые сваливались совсем и рисковали очутиться под копытами лошадей; другие, свешиваясь с седел, подгибались под брюхо лошади, и все одинаково барахтались и боролись в этой общей свалке, чтобы ухватиться за шерсть туши.
Отставшие или вновь прибывшие всадники в карьер неслись к толпе, врезывались в нее, точно намереваясь проехаться по этой куче лошадей и людей, копошащихся в пыли и издающих дикие крики. Маленькие уловки были позволены. Норовя пробиться поближе к туше, состязающиеся схватывали чужих лошадей за узду, или били их по морде ручкой кнута, чтобы заставить их подняться на дыбы и попятиться, или старались выбить друг друга из седла.
Двое борцов, верхом на яках с острыми рогами, еще увеличивали смятение. Яки, попав в свалку, щекотали лошадей рогами, те лягались и еще сильнее раздражали яков, так что игра стала чем-то вроде боя быков. Наконец одному удалось крепко ухватить тушу и прижать ее правой ногой к седлу; вслед за тем он опрометью кинулся из толпы и вихрем помчался по полю, преследуемый остальными. Все исчезли вдали, но минуты через две опять возвратились. Снова послышался топот копыт по полю. Всадники неслись прямо на нас, не разбирая дороги; еще минута, и — мы были бы смяты; своротить нам было некуда. Но вот, в расстоянии всего двух шагов, они с еще большей стремительностью кинулись в сторону, опять бросив к нашим ногам тушу, представлявшую уже бесформенную массу. Затем борьба из-за нее возобновилась снова, и так раз за разом. Я сказал беку Хоату, что с нас, пожалуй, и довольно этой забавы — стары уж мы для нее; он расхохотался и сказал, что был так стар, как я, лет сто тому назад.
А бека Тогдасына эта свалка так раззадорила, что он сам кинулся в нее и успел один раз отбить добычу, но, кувыркнувшись с лошади и получив несколько красных китайских иероглифов на лбу и на носу, присмирел и остался с нами.
Во время игры многие поснимали с себя халаты, некоторые даже разделись совсем до пояса. И мало кто выбрался целым и невредимым; многие с окровавленными физиономиями отправились к ближайшему ручью умываться; немало оказалось и хромающих лошадей. Поле было усеяно шапками и кнутами; владельцы подбирали их. Меня очень удивляло, что никто не был изувечен, но, конечно, это объясняется тем, что киргизы с пеленок вырастают в седле. Когда опасная игра была окончена, почетных гостей пригласили на дастархан в ближайшую кибитку бека, где нас увеселяли музыкой местные музыканты.
Тотчас после прибытия в Су-баши мне пришлось уволить моего китайского толмача, таранчу Даода, так как он оказался слишком «вольным» переводчиком, а теперь, чтобы увеличить список своих заслуг, начал играть в азартные игры с китайцами и в один прекрасный день проиграл 40 тенег. Так как нанятый в Кашгаре караван-баши отправлялся теперь обратно со своими лошадьми, то Даод и присоединился к нему. Из людей, бывших со мной в Кашгаре, остался у меня лишь верный мой Ислам-бай. Мы наняли поэтому на лето двух надежных киргизов, Иехим-бая и Моллу Ислама, которые отлично служили мне во время моих летних странствований, и еще нескольких на более короткие сроки. Они же должны были снабжать нас лошадьми.