По другую сторону перевала местность круто понижается к северу, и после утомительного перехода мы достигли первого Джагатайского аула из 4 кибиток с 24 жителями. Другой аул, лежащий немного ниже, состоял из 6 кибиток. Здесь-то мы и сделали первый привал на китайской почве.

Моему появлению уже предшествовали самые несообразные слухи. Рассказывали, что я русский, готовящийся во главе 60 вооруженных казаков произвести нападение на китайские владения, и нашего прибытия поэтому ожидали с большим напряжением. Но когда киргизы увидели меня одного в сопровождении маленькой кучки их же соплеменников, они скоро успокоились, приняли меня очень дружелюбно и тотчас же послали гонца в китайскую крепостцу Булюн-куль, где комендантом был Джан-дарын.

На следующее утро явились трое посланцев с приветом и поручением собрать сведения о нас и о целях нашего путешествия. Главный посол был Осман-бек из Тагдум-баша, высокий, красивый, интеллигентного вида киргиз в белом тюрбане, старшина «ланзы» (китайский крепостной гарнизон в 100 человек) около Булюн-куля. Другой, Яр-Мухаммед-бек, был начальником пограничной стражи около Кияк-баша. Третий был мулла. Все трое были в белых тюрбанах и пестрых халатах. Исполнив данное им поручение, они вернулись в Булюн-куль, чтобы рассказать обо всем виденном и слышанном.

13 апреля мы сделали небольшой переход до впадения долины Ак-берды в долину Сары-кол. На берегу речки была приготовлена для меня небольшая жалкая кибитка, покрытая продранными кошмами. Она была предусмотрительно разбита в расстоянии всего 3 «кичкеримов» (кичкерим — расстояние, на котором слышен человеческий голос) от крепостцы. Едва мы успели расположиться, как «юз-баши» (сотник) возвестил о прибытии с визитом помощника коменданта Булюн-куля, киргиза Тюря-Келды-Савгана, и его собрата, китайца Тзяо-дарына, из Тарбаши, крепостцы при входе в долину Гез. Мы едва успели выйти из палатки, чтобы встретить их. Их сопровождало десять верховых китайцев, в серых шароварах, башмаках и красных мундирах, украшенных большими черными китайскими знаками; все бьиги с ружьями и сидели на прекрасных белых конях с красными седлами и длинными бренчащими стременами.

Я пригласил их в кибитку, где им был предложен изысканный «дастархан» из сардин, шоколада, засахаренных плодов, кекса и ликера, нарочно для китайцев захваченного мною из Маргелана. Тзяо-дарыну особенно понравился ликер, и он спросил, сколько он может его выпить, не хмелея. Сигареты также живо пошли по рукам, но Тзяо-дарын отдал все-таки предпочтение своему собственному серебряному кальяну.

Остаток дня пошел на приготовления к предстоящей экспедиции. Сопровождать меня должны были только Куль Маметыев, Ислам-бай и киргизы Омар и Хода-Верды при четырех вьючных лошадях, нагруженных продовольствием, постельными принадлежностями, тулупами, подарками, аптекой, фотографическими аппаратами, приборами и проч. Все остальное оставалось здесь под присмотром сарта Ходжи, которому было поручено ходить и за больным Рехим-баем. Последний все не поправлялся, несмотря на весь наш уход, так сильно отозвался на нем зимний переход на Памир. В лице он изменился до неузнаваемости — бледный, изнуренный, с большими стеклянными, равнодушными глазами. Он принес Аллаху в жертву барана и стал уверять, что с тех пор ему стало чуть получше.

Вечером явилось несколько китайских солдат с просьбой позволить им осмотреть несколько из моих чемоданов и ящиков с багажом. Как оказалось потом, в крепости боялись, что мои ящики набиты русскими солдатами, которые, таким образом, тайком перебрались через границу. То обстоятельство, что вышина ящиков не превышала половины человеческого роста, не умаляло подозрений. Мы открыли китайцам несколько ящиков, и они успокоились. Тем не менее ночью вокруг моей кибитки разгуливал китайский патруль, хотя и на довольно значительном расстоянии, так что его даже не видно было. Ясно, что солдатам приказано было наблюдать за нами.

Вокруг нас расстилался чудный вид. Прямо на восток, по другую сторону маленького озера Булюн-куля, виднелась мощная гора, окутанная вечным снегом. Это Ак-тау — Белая гора, северное продолжение Мустаг-аты. Налево от нее открывалась долина Гез, направо широкая долина Сары-кол. Невдалеке от нашей стоянки виднелся аул в 6 кибиток, а в горах кругом паслись длинношерстые, хрюкающие яки.

14 апреля мы выступили в путь к Мустаг-ате. Сильный восточный ветер гнал нам в лицо тучи мелкого песка. Большой черный як неотступно следовал за нами в течение часа. Мы уж спрашивали себя, не дрессированный ли это шпион, но он устал и отстал от нас на одном холме.

Теперь было заметно, что мы на китайской территории. Впереди нас не ждали больше киргизы с готовой кибиткой, как то было в русском Памире. Пришел конец нашим красным денькам, и сколько раз нам предстояло ночевать под открытым небом! Так, между прочим, довелось и в эту первую ночь пути, и мы старались только найти укромное в защите от ветра местечко. Наконец мы нашли такое в той части долины Сары-кол, которая носит название Каинды-дэле (Березовая площадка), совершенно неподходящее, так как никакие березки не качают своих зеленых верхушек в этой каменистой, бесплодной пустыне. Возможно, впрочем, что где-нибудь в окрестностях и росли эти деревья.

Несколько дальше к югу нависла над долиной колоссальная глыба гнейса, и тут же возвышалась низкая, закругленная каменная стена, дававшая некоторую защиту от ветра. Мы расположили наши пожитки, войлоки и весь бивуак как могли удобнее в этом подобии пещеры, и когда суп наконец забурлил над огнем, то почувствовали себя и совсем хорошо. Но ветер выл между камнями, пыль и песок так и крутились вокруг нас, и, когда мы стали есть, на зубах у нас так и хрустело. Вечером пошел было снег, но часов в 10 погода сразу утихла, и месяц осветил безмолвную, мирную, но дико пустынную местность.

15 апреля. Чем дальше подвигаемся к северу, тем более пересеченной становится местность. Мы достигли небольшого горного озера Басык-куль с глубоко и причудливо изрезанными линиями берегов. Середина озера была покрыта мягким, пористым льдом, но ближе к берегам стояла открытая вода, чистая, прозрачная и пресная. Недалеко от озера виднелась на одном уровне с почвой окруженная каменной стеной гнейсовая плита с древней китайской надписью. Поблизости же возвышались еще две отдельные глыбы гнейса, со стертыми ледниковым льдом боками. На одной из них были заметны следы подобной же надписи, которая была почти стерта ветром и песком. Место это называется Тамга-таш, или Камень-печать.

С холма открылся вид на Малый Кара-куль, красивое горное озеро, окруженное доходящими до облаков горами отливающее голубыми и зелеными тонами. Только около южного берега была полоса тонкого льда. По озеру ходили волны с белыми гребешками, и на берегу нас встретил настоящий «бриз», чистый, свежий, морской ветер; волны звонко и мерно ударялись о берег.

Тропинка шла совсем близко от озера, отделяясь от него местами только низкими округленными холмами, остатками старых морен, как я констатировал в следующее посещение. Тогда, впрочем, я и не подозревал, что опять вернусь к этому озеру и что берега эти так мне полюбятся.

В некоторых местах скалы вдаются в озеро, и мы иной раз порядочные концы ехали то по воде, то по косогору, образовавшемуся из осыпавшегося щебня и камней. К югу от озера открывалась широкая долина реки Су-баши, где паслись большие стада косматых яков. Ветер перешел в настоящий ураган, густые облака пыли и песку и даже самого мелкого щебня летели нам прямо в лицо, так что время от времени приходилось останавливаться и повертывать ветру спину. Во дворе крепости Су-баши как раз происходил осмотр только что доставленного продовольствия. Нас встретил внушительного вида всадник, начальник киргизов Су-баши, бек Тогдасын. Он принял нас приветливо и проводил меня в свою большую и прекрасно убранную юрту. Со временем он сделался одним из лучших моих азиатских друзей.

Как только мы разобрались в кибитке, явились с визитом все местные киргизы, а с ними и крепостные солдаты (между ними много дунган), и прием гостей продолжался без перерыва весь вечер. Кроме того, ко мне явились больные из окрестностей с просьбой о лекарствах. Одна древняя старуха страдала кокандской болезнью, другой пациент жаловался на зубную боль, у третьего болел нос, а один солдат-дунган жаловался, что у него всякий раз, как подует ветер, болит живот, и т. п. Все получили по небольшой дозе хинина, так как чем горче лекарство, тем более оно внушает к себе доверия в азиате; вообще главную роль играет воображение.