25 марта самолет пилота Василия Михайловича Махоткина прибыл с нашими топографами на остров Диксона. Вечером в очередном выпуске «Арктических известий» выступил Виктор Александрович Радзиевский, передавший нам горячий привет с Большой земли. Самолет ждали с нетерпением. Мороз —48°,8.

Бригада по восстановлению знаков почти закончила свою работу. Вследствие того, что самолет вот-вот должен был появиться, в архипелаге все полевые работы были прекращены и личный состав поставлен на выравнивание посадочной площадки. Состояние ее требовало много лучшего, но исправить площадку на «отлично» мы не могли. Мы только успели срезать наиболее острые ребра застругов и чуть сгладить их скаты, но в целом площадка все же оставалась похожей на бурное море.

Василий Михайлович Махоткин упорно вел свою птицу уже над Полярным морем. 26 марта радист мыса Стерлегова вызвал меня к радиотелефону.

— Алло! «Торос!» Только что благополучно сел самолет Махоткина. Готовьтесь к приему, скоро будет у вас. Ну, здорово же работает! — изменил официальный тон восторженный радист. — Мы ему приготовили площадку на льду, а он сделал круг, видит — площадка далеко расположена от станции, трудно, мол, будет ребятам таскать воду для заправки машины, так он прямо к самой бане сел. Пока ребята добежали с площадки до станции, Махоткин успел уже за чай сесть, только ухмыляется.

— Как же он летел, ведь пурга сейчас? Какая у вас погода?

— Пасмурно, ветер балла два. Пошел снег. А как летел самолет — пусть сам Махоткин расскажет, я его к аппарату попрошу…

— Алло! алло! Говорит Махоткин. Здравствуйте! Сел вот, на станции Стерлегова, высадил пассажиров, сейчас заправимся и к вам снимемся. Как с погодой у вас?

— Погода абсолютно не летная. Ветер пять баллов, пурга. Посадочная площадка портится на глазах. Все время образуются новые заструги. Лететь нельзя, Василий Михайлович.

— Плохо, ну, что же, переспим ночку на Стерлегове, а вы мне погодку по радио все же часика через три сообщите. Площадку сколько сможете подправьте, как-нибудь сядем. Всего лучшего, привет.

— Привет, Василий Михайлович. Погоду будем сообщать регулярно.

Работы на аэродроме прекратили. Температура воздуха держится на —40°.

Капитан В. А. Радзиевский по возвращении с весенних промерных работ.

На следующий день погода не улучшилась. В. М. Махоткин все же снялся на своей птице с мыса Стерлегова, но пурга вынудила его возвратиться обратно. То же повторилось и 28-го числа, хотя погода как будто бы и начала улучшаться. Настойчивость Василия Михайловича была изумительной, и он наверняка добрался бы до «Тороса», но его подвел один из моторов, начавший давать перебои, вследствие чего самолет вновь вернулся на мыс Стерлегова.

Утро 30 марта было ясное и морозное. Как электрический ток разнеслась по кораблю весть: самолет вылетел. На аэродром высыпали все зимовщики, за исключением радиста, который непрерывно следил по радио за полетом. Состояние площадки было почти удовлетворительным, так как на ней часов шесть подряд работало с лопатами и специально сделанными трамбовками человек 20 из состава зимовщиков, ликвидируя последствия трехдневной непогоды.

Часов в десять над горами материка показалась черная точка, быстро приближавшаяся к бухте Ледяной. Вот точка превратилась в самолет, и еще через несколько мгновений над «Торосом» с ревом пронеслась краснокрылая птица с большими белыми знаками — «СССР Н-115». Самолет сделал над нами два круга и вдруг быстро пошел на посадку у южного берега бухты, совсем в стороне от нашего аэродрома. Мы буквально замерли. Там, где самолет, взрывая тучи снежной пыли, несся уж на лыжах по бухте, снежные заструги были особенно велики, и среди них кое-где скрывались торосы, с которых мы получали пресный лед.

Самолет несколько замедлил свой бег, повернулся к «Торосу» и, включив газ в моторы, с оглушительным шумом заковылял по волнистой и твердой снежной поверхности прямо к кораблю. Через минуту чудесная машина сразу сбавила обороты пропеллеров и остановилась на месте; из ее кабины спрыгнул на землю коренастый человек в неуклюжем меховом костюме, кожаном шлеме и с меховой маской на лице. Высвободив руку из огромных перчаток, человек протянул ее мне, просто отрекомендовавшись:

— Махоткин.

— Здравствуйте, Василий Михайлович. Что случилось у вас? Почему вы сели не на площадку, а в самом неудобном для самолета месте?

— Ничего не случилось, да только площадка у вас мне сильно не понравилась. На ней я бы лыжи моментально поломал — вон ведь у меня корабль-то какой. Вот я и решил под бережком на самый припай сесть — там у вас прекрасная дорожка есть, узковата только. Ну, а вот сюда добираться плоховато, всю душу вытрясло, пока подрулил.

Я, признаюсь, был более чем смущен. Пригласить к себе пилота и выложить ему посадочный знак на том месте, где самолет может разбиться — худшее, что вообще можно сделать.

— Как же так сплоховали мы? Я предупреждал вас, что площадка у нас не ахти как хороша, но все же мы честно перекопали все заструги, и вдруг такой ляпсус получился. Вы уж извините, Василий Михайлович…

— Да чего там! Сел хорошо, ребяток ваших доставил целыми, ну и в порядке значит. Пойдемте, я вам покажу, почему я не рискнул сделать посадку там, где вы хотели.

Из самолета, между тем, выпрыгнули наш новые товарищи по работе, и среди них долгожданный капитан, Виктор Александрович Радзиевский. Команда выгружала из самолета посылки, картофель, почту и прочие подарки Большой земли.

Мы подошли к границе нашего аэродрома.

— Ну вот, Василий Михайлович, наша работа — разве так уж безнадежно плохо?

— Подождите-ка. Площадка и верно совсем не плоха. Теперь мне приходится извиниться. Сверху весь ваш аэродром выглядел, как сплошное нагромождение торосов, а это, оказывается, разрыхленный снег… здорово… Вот ведь обмануться как можно. Под берегом дорожка прекрасная есть, но ширина-то ее — еле-еле самолет уместился. Теперь знать буду.

— Фу, гора с плеч, а то ведь я от стыда сквозь лед готов был провалиться. Ну, идемте чаевать, отдыхать, а кстати скажите, что надо моим ребятам с самолетом: делать. Как вы его обычно оставляете?

— За чаек спасибо, стаканчик надо пропустить с мороза, а с самолетом ничего не надо делать — мы сейчас погреемся и дальше на Русский и Челюскин. Погода хорошая, надо ловить момент.

Через двадцать минут Василий Михайлович уже снова был в воздухе, взяв курс на остров Русский.

Исключительно приятное впечатление произвел этот скромный и отважный летчик. В этом году я много раз мог убедиться, что для Василия Михайловича Махоткина прежде всего было дело. Едва ли еще кто-нибудь пользовался такой теплой товарищеской любовью со стороны всех без исключения зимовщиков западного арктического Советского сектора, как этот человек, не останавливающийся ни перед чем, лишь бы выполнить свою задачу и прибыть туда, где его ждали.

На «Торосе» настал праздник. Во всех каютах шло чтение писем, обмен своими домашними новостями. Многие столы украсились новыми фотографиями. Прибывших товарищей осаждали вопросами о жизни там, где не было полярной ночи. Небольшой срок протек с тех пор, как мы покинули Большую землю, а перемен уже произошло столько, что рассказать о них даже очень кратко в один-два вечера было совершенно невозможно. Многомиллионный наш народ бурно приветствовал рождение новой Сталинской Конституции. За это время наша страна одержала крупную победу, разгромив троцкистско-зиновьевских предателей, разоблачив их гнусную шпионскую работу. Об этом мы уже знали благодаря радио, но хотелось услышать новые подробности, узнать все полнее из рассказов живых свидетелей этих событий. Прибывшие топографы Михаил Иванович Цыганюк и Николай Семенович Юдов еле успевали отвечать на вопросы. Время летело незаметно.

1 апреля Василий Михайлович вернулся к «Торосу» на своей птице, успев побывать на острове Русском, мысе Челюскина и мысе Оловянном и на полярной станции Усть-Таймыр. Самолет пришел к вечеру и сделал посадку на нашей площадке, окончательно успокоив всех «торосовцев». Команда самолета осталась ночевать на судне, а на следующий день пошел снег, и видимость сделалась настолько плохой, что Махоткин решил еще одну ночь погостить на корабле. Днем Василий Михайлович вызвался научить нас строить снежные эскимосские «иглу», т. е. хижины, выкладываемые из снежных глыб.