Гофман, и без того с неудовольствием отнесшийся к покровительству преуспевающего писателя, почувствовал себя обиженным. Но его требование изъять предисловие из последующих изданий не выполняется: издатель очень хорошо понимает, что имя Жан-Поля способствует успеху новелл. После этого оба выдающихся прозаика перестают общаться друг с другом. Быстрый взлет Гофмана к литературной славе едва интересует стареющего Жан-Поля. Лишь в последний год жизни он еще раз высказывается о нем — его слова звучат как проклятье. В полемике с новым мистицизмом он резко и безоговорочно отмежевывается от Гофмана и говорит о «настоящем отвращении» к нему. И когда он потом обругал изумительную повесть «Крошку Цахес» Гофмана, то, надо надеяться, это произошло не потому, что Гофман мимоходом высмеял Лиану из «Титана», которая не только впадает в «сомнамбулический восторг» и «пугает обмороками», но и порой «как высшее воплощение женственнейшей женственности» слепнет.

Другая встреча со знаменитостью произошла в 1812 году в Нюрнберге. Она не случайна, как встреча с Э. Т. А. Гофманом, а запланирована много лет назад. И вот она наконец осуществляется. Четырнадцать лет назад философствующий писатель Жан-Поль послал пишущему философу Якоби в Эйтин первое письмо. «Почтеннейший наставник моей души!» — таковы его первые слова, начавшие важную для истории философии переписку. Корреспонденты переходят на дружеское «ты» и обсуждают совместные проекты, из которых потом ничего не выходит. Теперь оба исполнены ожидания, в особенности младший, Жан-Поль. Якоби, который несколько лет назад стал профессором в Мюнхене, уже старик, он на шесть лет старше Гёте, с которым был очень дружен, когда Жан-Поль еще посещал гимназию в Гофе.

В июне 1812 года все подготовлено. Проблемы жилья и пива урегулированы. Жан-Поль (как Шмельцле) пишет указания для Каролины («Перечитывать ежедневно» — повелевает заголовок, и второй из пятнадцати пунктов гласит: «При пожаре в первую очередь спасать переплетенные в черное выписки…») и садится в наемную карету. Первое письмо к Отто позволяет догадаться о разочаровании лишь потому, что в нем отсутствуют восторги. Там только сказано, что нельзя не любить этого старца и что даже его противник в вопросах философии Гегель теперь любит его. Но через шесть дней, опять-таки из письма к другу (в письме к жене речь вообще идет преимущественно о последней семейной ссоре и нюрнбергских ценах на продукты), стало очевидным крушение мечты о дружбе. Якоби и сам не задает вопросов личного свойства и не допускает вопросов, касающихся его личности, — но это еще можно бы извинить «вечными разговорами о философии» и беспрестанными поисками стариком истины. Хуже, что Якоби не понимает шуток (и потому не хочет читать «Катценбергера» и «Фибеля»), строго придерживается общепринятого и пребывает в вечном страхе, как бы не нажить врагов. К тому же он еще и тщеславен, одевается по последней моде, без конца говорит о своих произведениях и постоянно носит с собой все рецензии на свою последнюю книгу, «аккуратно завернутые в бумагу». «Я надеялся, что он даст новый толчок земному шару моего сердца, и вознесет его на орбиту вокруг высокого солнца, и освятит меня, и станет для меня тем же, кем был Гердер, даже больше Гердера, — но он не стал ни тем, ни другим, и теперь, к сожалению, некому больше выполнять мои благочестивейшие желания, кроме меня самого. До сих пор я думал: стоит мне увидеть его — и я стану новым человеком и не возжелаю больше увидеть ни одного благородно-знаменитого человека. Ах!»

О Гегеле, в ту пору ректоре Нюрнбергской гимназии, Жан-Поль едва упоминает, куда больше говорит о его жене, которая помогает высокому гостю (он, разумеется, путешествует с собакой) купить платье для Каролины, три мешка муки, нюрнбергские колбаски, голландский сыр, бочонок огурцов — ибо продовольствие в Нюрнберге дешевле, чем в Байройте. И когда Жан-Поль в 1817 году удостоился в Гейдельберге высших почестей, имя Гегеля хоть и упоминается часто в письмах, поскольку тот вручал ему диплом почетного доктора, приглашал на совместные прогулки, но они так и не сблизились, и даже до переписки с великим философом дело не дошло. Позднейшие высказывания Жан-Поля о нем почтительны, однако свидетельствуют, сколь чуждо ему гегелевское мышление. «Гегель самый проницательный из всех нынешних философов, — пишет он сыну Максу в Гейдельберг, где тот учится, — но и он не больше чем диалектический вампир человеческой души». И затем: «Гегелевскую „Феноменологию“ я купил сам; по остроте ума он теперь в числе первых. У нынешних философов я уже не ищу истинности».

Легче Жан-Поль заключает дружбу с теми, кто почитает его. В последние годы жизни это делает весьма рьяно профессор Генрих Фосс, который на шестнадцать лет моложе. В 1806 году Генрих последовал за своим знаменитым отцом Иоганном Генрихом в Гейдельберг; вместе с ним и младшим братом Абрахамом он переводит Шекспира. Один из переведенных томов Генрих Фосс послал Жан-Полю; тот ответил хвалебным письмом, положив тем самым начало переписке, продолжавшейся до самой смерти Фосса (1822).

Именно Фосса Жан-Поль, как бывало в старые времена, просит подыскать ему жилье на время пребывания в Гейдельберге — «комнатенку (даже без чулана) и что-нибудь, на чем можно спать, — простую кушетку, потому что только так я пишу и читаю, найти кого-нибудь, кто бы готовил кофе и стелил постель и приносил напитки; никакой мебели, кроме самой необходимой».

2 июля 1817 года (это была среда) он в пять часов утра сел в нанятый одноконный экипаж, заночевал в Бамберге и Вюрцбурге и в воскресенье прибыл в Гейдельберг, где попросил доложить о себе профессору Фоссу как о нуждающемся в помощи студенте. После бурных приветствий Фосс увидел, как Жан-Поль расплачивается с кучером и дает вдвое больше чаевых, чем было условлено. «Во-первых, — говорит он ему (по свидетельству Фосса), — потому что ты славный малый; во-вторых, потому что ты бедный парень, а у меня хоть и не очень много денег, но все же больше, чем у тебя; в-третьих, для того чтобы ты точно пересказал своей милой жене и милым детям все то прекрасное, что я по дороге тебе сто раз втолковывал и вдалбливал».

Сначала Жан-Поль обеспечивает себе рабочее место на свежем воздухе. «Он собирается часто приходить туда и работать; и мы договорились, что до семи часов вечера мы не беспокоим друг друга, а каждый занимается своим делом. Я уже приказал перестроить для него садовую скамью в софу, перед ней поставил четырехугольный столик (круглых он не любит), и на нем всегда наготове кувшин пива».

Он действительно проработал все эти семь недель, несмотря на многочисленные встречи, загородные прогулки и чествования, вершиной которых явилось факельное шествие студенческих корпораций с пением в его честь сочиненной песни «Привет тебе, великий муж! Привет!» на мотив «God save the king»[28] и здравицами в честь поэта и «немца». («Мне кажется, вместо Жан из немецкого национализма кричали Иоганн», — рассказывает Теодор фон Коббе в своих «Воспоминаниях»). Растроганный Жан-Поль вышел на улицу, пожимал множество рук и вместе со студентами под дождем прошествовал до моста на Неккаре, где его удалось уговорить вернуться домой, а не идти с ними пить пиво.

Но еще больше, чем студенческое чествование, радуют его почести, оказанные профессорами. Как когда-то он, подписываясь, не забывал назвать себя легационсратом, так теперь он не обходится без «доктора». По словам Фосса, мысль сделать Жан-Поля почетным доктором родилась у подвыпившего Гегеля.

Генрих Фосс устроил вечер с пуншем. После третьей чаши некий пастор попросил Гегеля написать курс философии для молодых девиц, на который могли бы опираться преподаватели. Гегель отказался: он пишет труднодоступным языком. В таком случае, предложил пастор, пусть Жан-Поль облечет мысли Гегеля в соответствующую форму. Присутствующие подхватили шутку, и в заключение Гегель воскликнул: «Он должен стать доктором философии!» Спустя три дня Фосс созвал заседание факультета и решение было принято. Диплом составлен (по-латыни, разумеется) таким высокопарным слогом, словно и он навеян пуншем: «…мы, декан, старейшина и профессора философского факультета университета Рупрехта-Карла, торжественно присваиваем почетный титул, привилегии и права доктора философии и свободных искусств знаменитому, благородному, возвышенного образа мыслей Жан-Полю Рихтеру из Гофа, легационсрату герцогства Гильдбургхаузского. бессмертному поэту, красе и светочу века, примеру добродетели, князю духа, науки и мудрости, пламенному защитнику немецкой свободы, страстному борцу против развращенности, заурядности и чванливости, чистейшему человеку из всех, кто когда-либо ступал по земле, дабы засвидетельствовать свою любовь, благодарность и глубочайшее почтение к его отмеченному всеобщим признанием высокому дару, о чем публично и оповещаем сим диплом с приложением печати нашего факультета».