Напоследок вот что я бы хотел сказать о позднем Гайдаре, прежде всего, конечно, о «Тимуре и его команде». «Тимур и его команда» или, как первоначально эта вещь называлась, «Дункан и его команда» – это не очень удачная попытка Гайдара вернуться к раннему себе. Я думаю, что он взрослел вместе со своей прозой, я думаю, что он пытался с помощью детских своих сочинений, прежде всего, с помощью «Судьбы барабанщика», каким-то образом адаптировать ребенка ко взрослому миру, и, безусловно, в отдаленной перспективе он за взрослую прозу взялся бы. Конечно, то, что он писал о войне, его предсмертные очерки, опубликованные в «Красной Звезде», его планы, его «Клятва Тимура» – это уже литература юношеская, и, доживи он, в 1950-1960-е годы Гайдар, конечно, стал бы взрослым писателем, говорящим настоящую правду о Гражданской войне, прикасающимся к собственным тайнам и травмам, и так далее. Но «Тимур и его команда» – это уже сочинение, написанное на грани перехода к прозе юношеской на базе ранних его вещей. «В дни поражений и побед», «Бумбараш», который весь еще очень под Гоголя стилизован, «Угловой дом» и так далее. Это, – как правильно совершенно восприняла Советская власть, на эту повесть обрушившаяся, – попытка создать романтическую альтернативу страшно заформализованному пионерству.

Конечно, все, что делает Тимур, ужасно глупо. Ужасно глупо это рисование звезд на домах, откуда люди ушли в армию, и звезды-то получаются по большей части кривые. Еще глупее это штурвальное колесо и веревочные связи. Хотя кто из нас, положа руку на сердце, в таких же дачных поселках не выстраивал этот самодельный телефон и веревочный телеграф? Ну приятнее же вместо того, чтобы идти к другу поздравлять его на другой конец поселка, там рассказывать, что солнце встало, дернуть три раза за эту веревку – и, пожалуйста, прозвенел колокольчик. Разумеется, все тимуровские идеи ужасно нейтральны в лучшем случае, глупы – в худшем и, в общем, не заслуживают серьезного разговора. Но в Тимуре есть другое, что по-настоящему только и привлекательно. Почему Тимур у Гайдара герой нового типа? Это герой-жертва, жертва с самого начала. Ясно, что он вечный одиночка, ясно, что у него никогда не будет счастья, то, что он сделан Тимуром в честь великого и, как говорит девочка Оля, очень неприятного полководца, – это уступка, конечно. Просто потому, что мало кто понимает, кто такой Дункан, а кто такой Тимур, особенно когда вскрывают могилу Тамерлана, знают все. Так вот, Дункан – этот король, убитый Макбетом, образец благородного шекспировского, шотландского короля, мученик, жертва, одиночка – гораздо больше соответствует натуре Тимура (и натуре Гайдара, добавим к этому). При всей романтической квадратности, неудобности, стилистической невыверенности, при всех абсолютно смешных и неловких частностях «Тимура и его команды», при всей этой помощи старикам, инвалидам, родственникам красноармейцев и так далее – в нем есть поразительный образ рыцаря, рыцаря-одиночки и рыцаря-чужака, у которого все равно нет практически никакого выхода. Он обязательно закончит либо одиночеством, либо предательством всей своей команды, либо гибелью на войне, и это совершенно нормальная вещь. Надо сказать, что мир, который окружает Тимура, это мир по большей части гротескный, довольно странный. И все нормальные люди там заняты какими-то совершенно идиотскими вещами. Вот посмотрим на монолог молочницы, который, я думаю, по стилю достоин пера Зощенко: «Это ребятишки по чужим садам озоруют, – объяснила Ольге молочница. – Вчера у соседей две яблони обтрясли, сломали грушу. Такой народ пошел… хулиганы. Я, дорогая, сына в Красную Армию служить проводила. И как пошел, вина не пил. "Прощай, – говорит, – мама". И пошел и засвистел, милый. Ну, к вечеру, как положено, взгрустнулось, всплакнула. А ночью просыпаюсь, и чудится мне, что по двору шныряет кто-то, шмыгает. Ну, думаю, человек я теперь одинокий, заступиться некому… А много ли мне, старой, надо? Кирпичом по голове стукни – вот я и готова. Однако бог миловал – ничего не украли. Пошмыгали, пошмыгали и ушли. Кадка у меня во дворе стояла – дубовая, вдвоем не своротишь, – так ее шагов на двадцать к воротам подкатили. Вот и все. А что был за народ, что за люди – дело темное».

Вот этот удивительный по своей абсурдности монолог – вот это мир, в который Тимур не впишется никогда. Мир нормальных людей, мир молочниц, мир проводов в армию, мир Квакина, который обдирает чужие яблони. Тимур, он же Дункан, это абсолютно чужеродное здесь явление. И ничего, кроме этой вечной романтической гайдаровской игры ему не остается. Может быть, именно поэтому другая такая же одиночка – девочка Женя – страстно полюбила именно Тимура, только не может пока себе в этом признаться.

Пара слов под занавес о том, почему я все-таки называю Гайдара превосходным стилистом, прежде всего. То, что это детская проза, пусть нас не обманывает. Гайдар, как и Житков, обладает удивительной способностью к отстранению – этот термин Шкловского, который родился применительно к «Войне и миру», к толстовскому методу, он у детских писателей 1930-х годов, да и впоследствии у Бианки, у Голявкина, у Драгунского доведен до невероятной отточенности. Я до сих пор помню, каким праздником была для меня книга Житкова «Что я видел». Одно описание коричневого твердого плацкартного билета на поезд, билета, который сулит эти гайдаровские дальние страны, – такое счастье! То, как описано там медленное выбегание поезда к Каспийскому морю и первая буровая вышка – это какое-то инопланетное, уэллсовское чудо. Вот этого магического отстранения очень много у Гайдара.

Но главное, что самое ценное в Гайдаре, – это нащупанная им интонация. «Отчего ты, Гейка, ко мне не бежишь? Отчего я, Гейка, весь день тебя ищу?» Интонация, которая сочетает былинную заплачку, народный заговор, при этом какую-то тонкую насмешку над всем этим. «Вот, – думала ворона, – вот идет опасный человек Санька с рогаткой в кармане», – читаем мы в начале «Синих звезд». «И не знала того ворона, что рогатку он давно сломал, а резинку съела ненасытная хромая собака Жарька, которую он тоже уже простил». Мир, полный огромных эпических событий, чудовищно преувеличенных предметов – опасный человек Санька с рогаткой – этот мир в гайдаровской страшно укрупняющей оптике дан с удивительной точностью, с точностью ребенка для которого весь мир еще абсолютно великанское непостижимое пространство.

Я не говорю уже о мелодике гайдаровской фразы, той прелестной фразы, которая начинает любое его повествование даже не с детской, а с какой-то именно былинной величественностью. «Жил человек в лесу возле Синих гор. Он много работал, а работа не убавлялась, и ему никак нельзя было уехать домой в отпуск». После этого очень естественно звучала бы платоновская «и он утратил вещество существования», но тем не менее мы должны понимать, что это, по сути дела, одна и та же эпическая стилистика. Стилистика перекроенного мира, который начинается сначала. Мира «Горячего камня», в котором действительно есть этот горячий камень: ударь по нему – и можно начать мир сначала. И все мы этот горячий камень видим перед собой. Вот что самое удивительное. Много пройдет еще лет, я думаю, и изгладится совершенно из памяти благодарного потомства и что такое Советская власть, и что такое она наделала, и что такое были мы все – ее несчастные последыши. Но многие еще поколения детей будут ощущать что-то такое необычное, перечитывая вот эти слова: «И тогда все люди встали. Поздравили друг друга с новым годом и пожелали всем счастья. Что такое счастье – это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко беречь и любить эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной». Кто-то над этим заплачет, кто-то над этим посмеется, но все они испытают сильные чувства, ради которых, собственно, человек и рождается.

Вот то немногое, что я хотел сказать, а если у вас есть какие-то вопросы или возражения – давайте мы их осуществим.