Исходя из первого принципиального положения материалистической теории классов, согласно которому в основе классовой структуры общества лежит определенный уровень развития материального производства, Маркс не ограничился исследованием классовой борьбы в период европейской революции. Он пошел дальше. Еще до революции основоположники научного коммунизма констатировали определенную связь между экономическими кризисами и социальной революцией[192]. Уже такие общетеоретические соображения приводили к заключению о внутренней связи между экономическим кризисом 1847 г. и началом революции 1848 г., между последовавшим затем экономическим подъемом и поражением революции. По свидетельству Энгельса, с весны 1850 г. Маркс снова возобновил свои экономические занятия и прежде всего принялся за изучение экономической истории последних десяти лет. В результате ему стало совершенно ясно то, что до этого он выводил наполовину априорно: связь между кризисом и революцией[193]. Осенью, после раскола в Союзе коммунистов, Маркс возвращается к систематическим исследованиям в области теоретической политической экономии, прерванным событиями революции. Следствием глубокого изучения социально-экономических основ революционного процесса явилось существенное углубление представлений относительно перспектив революции. Если весной Маркс и Энгельс еще ожидали в скором времени нового подъема революционного движения, то осенью 1850 г. они, по словам Энгельса, раз навсегда порывают с этими иллюзиями[194]. В международном обзоре, написанном ими и датированном 1 ноября 1850 г., формулируется важнейший новый вывод, к которому их привели прежде всего исследования Маркса: «При таком всеобщем процветании, когда производительные силы буржуазного общества развиваются настолько пышно, насколько это вообще возможно в рамках буржуазных отношений, о действительной революции не может быть и речи. Подобная революция возможна только в те периоды, когда оба эти фактора, современные производительные силы и буржуазные формы производства, вступают между собой в противоречие… Новая революция возможна только вслед за новым кризисом. Но наступление ее так же неизбежно, как и наступление этого последнего»[195].

Когда в 1857 г. начался первый мировой экономический кризис, Маркс действительно связывал с ним надежды на начало новой революции. Его надежды оправдались только отчасти: начался подъем рабочего и революционного движения, но до нового революционного взрыва дело так и не дошло. Связь между кризисом и революцией оказалась более сложной, более опосредованной. Дальнейшие углубленные экономические исследования Маркса в «Капитале» привели к созданию научной теории кризисов и к новому пересмотру взглядов на соотношение кризиса и революции, к решению проблемы «кризис и революция». Отсюда и новый акцент в предисловии Маркса к его работе «К критике политической экономии» (1859 г.): «Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора…»[196].

Одновременно с уточнением связи между кризисом и революцией, к чему основоположники научного коммунизма пришли осенью 1850 г., они подходят к выявлению и другой чрезвычайно важной новой закономерности революционного процесса. Наиболее развитой страной буржуазного мира, «демиургом буржуазного космоса» выступает Англия. Почему же революция разразилась на континенте и почему начала новой революции тоже следует ожидать на континенте? Если кризисы порождают революции прежде всего на континенте, то причина их все же всегда находится в Англии. «В конечностях буржуазного организма насильственные потрясения естественно должны происходить раньше, чем в его сердце, где возможностей компенсирования больше»[197]. В этом заложено открытие глубокой исторической закономерности, которая обусловливает возможность начала революционного преобразования общества, процесса перехода к новому обществу – на периферии буржуазной общественной формации.

Размышляя над причинами поражения революции, Маркс и Энгельс не ограничивались выяснением глубинных экономических основ исторических событий. Они исследовали весь комплекс причин, в том числе социально-классовые, политические, идеологические факторы. Так, все более отчетливо выявлялось, что для успеха революции в странах с многочисленным крестьянским населением необходим союз между пролетариатом и крестьянством. Идея такого союза формируется в органической связи с процессом становления марксистской концепции непрерывной революции. Подход к этой идее намечается в работах Энгельса «Коммунисты и Карл Гейнцен» и «Принципы коммунизма». «Промышленный пролетариат городов, – констатирует, в частности, Энгельс, – стал ядром всякой современной демократии; мелкие буржуа и еще больше крестьяне всецело зависят от его инициативы»[198]. Решающее значение, однако, имел опыт революции. В той самой главе «Классовой борьбы во Франции», которая была написана почти одновременно с мартовским «Обращением Центрального комитета к Союзу коммунистов» 1850 г. и в которой формулируется идея непрерывной революции, Маркс касается и вопроса о союзе пролетариата и крестьянства[199]. В 1852 г., в первом издании «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта», он подчеркивает, что, когда крестьянство станет союзником пролетариата, «пролетарская революция получит тот хор, без которого ее соло во всех крестьянских странах превратится в лебединую песню»[200]. А 16 апреля 1856 г. Маркс пишет Энгельсу: «Все дело в Германии будет зависеть от возможности поддержать пролетарскую революцию каким-либо вторым изданием Крестьянской войны. Тогда дела пойдут превосходно»[201].

Развивая мысль о союзе пролетариата с крестьянством, Маркс и Энгельс выдвигают идею гегемонии пролетариата, его руководящей роли по отношению к крестьянству. «Крестьяне… – резюмирует Маркс в „Восемнадцатом брюмере Луи Бонапарта“, – находят своего естественного союзника и вождя в городском пролетариате, призванном ниспровергнуть буржуазный порядок»[202]. Эти идеи явились выдающимся достижением в развитии научного коммунизма. Первоначальная констатация того фундаментального факта, что общество все более и более раскалывается на два больших класса – буржуазию и пролетариат – была недостаточна для применения теории к существовавшим условиям, при которых даже в большинстве развитых стран основную массу населения составляли не один пролетариат, а пролетариат и крестьянство. Идея союза между пролетариатом и крестьянством при руководящей роли пролетариата в этом союзе открывала перспективу успешного осуществления буржуазно-демократической, а впоследствии и социалистической революции.

Анализ опыта 1848 – 1849 гг. привел Маркса и Энгельса к установлению одного из важнейших положений политического учения марксизма и вместе с тем марксистской теории революции – к выводу о необходимости слома старой, буржуазной государственной машины. Он подготавливался еще непосредственно в ходе самой революции и получил теоретическое обоснование и классическую формулировку в работе Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»: «Все перевороты усовершенствовали эту машину вместо того, чтобы сломать ее»[203]. Опыт революции еще не позволял сделать следующего шага в разработке проблемы «государство и революция» – определить, чем должен будет пролетариат заменить старую государственную машину, какова должна быть государственная форма диктатуры пролетариата. Не конкретизировалось еще и само понятие «слома»: какие элементы государственной машины должны быть разрушены, какие могут быть использованы. Ответ на эти вопросы даст только опыт Парижской Коммуны. Однако уже и в 1852 г. Марксу было ясно, что слом старой государственной машины ни в коей мере не означает ослабления централизации общества. В первом издании «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта» Маркс формулировал эту мысль так: «Слом государственной машины не подвергает никакой опасности централизацию. Бюрократия есть только низшая и грубая форма централизации…» В издании 1869 г. он уточнил ее следующим образом: «Государственная централизация, в которой нуждается современное общество, может возникнуть лишь на развалинах военно-бюрократической правительственной машины»[204].