Кортес выразил благодарность, не скупясь на посулы, но, конечно же, был раздосадован, что ему так напрямик объявили, что Моктесуму мы не сможем увидеть, и он сказал нам, солдатам, находившимся поблизости: «Видимо, он и впрямь великий и богатый государь, но, с Божьего соизволения, придет день, когда мы его все же увидим». И мы, солдаты, ответили: «Нам уже не терпится с ним сразиться».
Оставим пока разговор о встрече и скажем, что тогда как раз настало время читать «Аве, Мария», и у нас в лагере зазвонил колокол, и все мы преклонили колена перед распятием, которое было водружено на песчаном холме, и перед этим распятием сотворили молитву.
Когда Тендиле и Питальпитоке увидели нас, стоящих на коленях, они, оба люди весьма неглупые, спросили, почему мы так унижаемся перед этим куском дерева столь странного вида. Кортес, услышав их вопрос, обратился к присутствовавшему при этом монаху ордена Милосердия{132} и сказал: «Теперь, падре, как раз удобный случай и повод растолковать им через наших толмачей начала святой нашей веры».
И тут была произнесена проповедь столь красноречивая и к случаю подходящая, что ученейшие богословы не придумали бы лучше; объявив индейцам, что мы христиане, и рассказав все, что было уместно, об основах святой нашей веры, монах им объяснил, что их языческие боги плохие и что они убегают от того места, где водружается крест, ибо на другом кресте такого же вида принял смерть и страстные муки Господин неба, и земли, и всякой твари. И было сказано многое другое так славно и умело, что они все хорошо поняли и пообещали все это сообщить Моктесуме, их господину.
Объяснили им также, ради какой причины послал нас в эти края наш великий император, — дабы научить их, чтобы они перестали приносить в жертву других индейцев и вообще отказались от человеческих жертв, да чтобы не воровали друг у друга и не поклонялись нечестивым идолам; и что мы их просим поставить в своих святилищах, где обретаются их идолы, коих они за богов почитают, такой же крест, как вот этот, и чтобы поместили там образ Святой Девы с Божественным Младенцем на руках, который монах тут же им дал, и тогда, мол, они увидят, как все у них пойдет хорошо и как наш Бог будет им помогать.
В этот раз вместе с Тендиле пришло много индейцев, принесших на обмен золотые, хотя и не очень ценные вещицы, и все мы, солдаты, стали меняться с ними, — золото же мы отдавали тем, кто выходил в море на рыбную ловлю, в обмен на рыбу, чтобы было чем питаться, иначе бы мы поумирали с голоду. И Кортес был доволен и смотрел на это сквозь пальцы, хотя все видел, и многие приверженцы и друзья Диего Веласкеса{133} укоряли его за то, что он разрешает нам выменивать золото.
о том, как было дело с обменом на золото
Когда друзья Диего Веласкеса увидали, что мы, солдаты, вымениваем золото, они стали укорять Кортеса, почему он это разрешает, и сказали, что Диего Веласкес, мол, послал его сюда не затем, чтобы солдаты присваивали себе золото, и надо бы объявить всем, что впредь никто не должен выменивать золото, кроме самого Кортеса, а то золото, какое они уже приобрели, пусть покажут, чтобы изъять королевскую пятую часть, и пусть он назначит подходящего человека на должность казначея.
Кортес всем им отвечал, что говорят они правильно, а казначея пусть назначат сами, и они поставили казначеем некоего Гонсало Мехию. Когда это было сделано, Кортес с недовольным лицом сказал им: «Вы же видите, сеньоры, что наши товарищи терпят большую нужду, ибо им не на что прокормиться, и по этой причине нам следовало бы на это закрывать глаза, чтобы у них было на что приобрести еду. Тем паче что выменивают-то они самую малость, и с Божьей помощью нам еще удастся заиметь куда больше золота, ибо в каждом деле бывают приливы и отливы удачи. Чтобы солдаты больше не выменивали золото, о том уже объявлено, как вы желали. Теперь поглядим, что есть-то будем».
И вот однажды утром не появился ни один индеец из тех, что жили в хижинах и доставляли нам еду, не пришли и те, что приносили на обмен золото, и видим мы, что наши индейцы и Питальпитоке с ними, не говоря ни слова, все пустились из лагеря наутек. Причина, как мы потом узнали, была та, что Моктесума прислал им распоряжение не дожидаться, что там еще скажет Кортес или мы, его солдаты, ибо Моктесума, как объяснили нам, был весьма привержен своим идолам, называвшимся Тескатепука{134} и Уичилобос (один, говорили, был бог войны, а Тескатепука — бог преисподней), и каждый день приносил им в жертву юношей, чтобы боги ответили ему, как поступить с нами (ибо у Моктесумы, как мы потом узнали, была мысль — коли мы не уплывем прочь на своих кораблях, держать нас всех в неволе, чтобы произвели тут потомство и чтобы иметь кого приносить в жертву), и его идолы ответили ему, чтобы он больше не заботился о Кортесе и не обращал внимания на слова Кортеса и его совет поставить крест и чтобы статую Святой Девы в их город не вносили. Вот по этой-то причине они и сбежали, не промолвив ни слова. Мы же, дивясь их неожиданному бегству, подумали, что они намерены с нами воевать, и отныне удвоили осторожность и готовились к бою.
Однажды, когда я и еще один солдат были посланы караулить среди дюн подступы к лагерю, мы увидели, что по берегу идут пятеро индейцев, и, дабы не поднимать в лагере переполох из-за пустяка, мы дали им приблизиться; с веселыми лицами они приветствовали нас по своему обычаю и знаками показали, что, мол, просят нас свести их в лагерь. Я сказал своему товарищу, чтобы он оставался на посту, а я, мол, пойду с ними — в те годы ноги у меня были проворные, не то что ныне, когда старость пришла.
Представ перед Кортесом, индейцы выказали ему превеликое почтение, повторяя: «Лопе лусио, лопе лусио», что на языке тотонаке означает «господин» и «великий господин». И у всех них была нижняя губа продырявлена, и в нее вставлены у одних кружочки из камня, окрашенного в синий цвет, а у других тонкие золотые кружочки, и в ушах тоже были большие дырки, и в них тоже вдеты круглые пластинки из золота или камня, и одежда их и речь сильно отличались от того, как одевались и говорили мексиканцы, коих мы уже привыкли видеть.
Когда донья Марина и Агилар, наши толмачи, услышали это «лопе лусио», они ничего не поняли, и донья Марина спросила на мексиканском наречии, нет ли среди них «науатлато», что означает «человек, знающий мексиканский язык». Двое из пяти ответили, что они мексиканский понимают, и сказали, что пришли приветствовать нас, — их господин, мол, послал узнать, кто мы такие, и ему будет лестно служить столь могучим воинам; видимо, им уже было известно о том, что произошло в Табаско и в Потончане{135}; и еще они сказали, что пришли бы к нам раньше, кабы не опасались индейцев из Кулуа, что все время были с нами, теперь же, мол, они узнали, что вот уже три дня, как те сбежали в свою землю.
Слово за слово Кортесу стало ясно, что у Моктесумы есть недруги и противники, и это его обрадовало. Оделив посланцев подарками и наговорив лестных слов, Кортес с ними простился, прося передать их господину, что очень скоро его посетит. Этих индейцев мы впредь так и стали звать «лопелусио».
На песчаном берегу, где мы жили, одолевали нас москиты — и крупные, на длинных лапках, и мелкие, которых там называют «хехене», эти еще злее, чем крупные, и они не давали нам спать; и продовольствие уже никто не доставлял, и лепешки были на исходе, к тому же заплесневевшие и зачервивевшие, и некоторые солдаты из тех, у кого на острове Куба были рабы-индейцы, затосковали по своим домам, в особенности же слуги и друзья Диего Веласкеса.
Кортес, когда увидел, как обстоят у них дела и каково у них настроение, приказал им направиться в то селение, что видели Монтальво и лоцман Аламинос, огражденное как бы крепостью и называемое Киауицтлан, близ коего корабли будут под защитой, укрытые упомянутой мною скалистой горой.