Женщина-супруга, в зависимости от ситуации, может быть и вещью, и идеалом. Она находится в нестабильном положении между ролью «матери» и «сексуального объекта». Важной темой является супружеская верность. Часто мужья очень рискуют, постоянно звоня своим спутницам жизни по запрещенным мобильным телефонам, пытаясь контролировать каждый их шаг и устраивая дистанционные сцены ревности. Заигрывать с женой другого заключенного — серьезная провинность, за которую может побить не только сам муж, но и весь коллектив.

Отдельная категория женщин — это «заочки», подруги по переписке. С появлением мобильных телефонов и дешевого интернета общение с ними стало гораздо более простым и необременительным. Отношение к ним еще более потребительское, чем к женам и любовницам, часто их попросту коллекционируют по меркантильным соображениям, и прекращают всякое общение после освобождения.

Одним из следствий культа «верной жены» является традиционная тюремная боди-модификация — вживление имплантов, называемых «шарами» в половой член. Как правило, «шар» — это небольшая самодельная пластиковая капсула (могут использоваться и другие материалы, вплоть до круглых шариков-витаминов), которая загоняется в надрез на коже полового члена. В случае успешного заживления (очень часты случаи отторжения импланта, тогда начинается выделение гноя, а иногда и заражение) «шар» может пребывать в половом органе годами, а то и десятилетиями.

По распространенной среди зеков легенде, «шары» во время секса травмируют влагалище женщины таким образом, что после контакта с их обладателем она впоследствии не будет способна испытать оргазм с другим партнером. Можно считать это творческим развитием средневековой концепции «пояса верности», только женщину лишают не технической возможности заниматься сексом, а мотивации.

Разумеется, на практике действие «шаров» отнюдь не столь сильно и имеет скорее психологический эффект, но легенда об их мистическом могуществе поддерживается самими заключенными. В отсутствие привычных фетишей, обозначающих статус (автомобилей, костюмов, дорогих часов), эта роль частично возвращается к фаллосу.

Сексуальные успехи в среде заключенных уважаются, в то же время чувства, душевные страдания и романтическая привязанность часто бывают поводом для ироничного отношения, если не для насмешки. Ни о каком равноправии партнеров не может идти речи. Согласно неписанным правилам, в случае измены или расставания следует испытывать гнев и агрессию, но не страдание. Женщина всегда находится в подчиненном положении и, независимо от ситуации, она не имеет права критиковать действия своего мужа, страдать может она, а не он.

Тюрьме свойственно мачистское понимание сексуальности. Очень важным является распределение ролей. Мужчина должен доминировать, женщина — получать удовольствие лишь от подчинения и исполнения желаний мужчины. Публичный активный гомосексуализм хоть и может вызвать ироничное отношение окружающих, но не является поводом для экскоммуникации. В то же время, мужчина, совершающий действия, направленные на доставление удовольствия женщине, теряет уважение своих собратьев. Куннилингус приравнивается к опыту пассивного гомосексуализма, а заключенного, который случайно проговорился о нем и не смог перевести разговор в шутку, может ожидать инициация в касту «обиженных».

«Нечистыми» считаются не половые контакты между мужчинами как таковые, а именно отказ от активной роли, от доминирования. Этот аспект отличает тюремное понимание гомосексуализма и тюремную гомофобию от распространенной в обществе религиозной гомофобии, не делающей разницы между активным и пассивным «содомитом».

В этом отношении показателен популярный тюремный анекдот:

«Зек ебет петуха на параше. Другой зек заглядывает и говорит: „ну что ебешь — это ладно, ты объясни босоте, зачем ты ему хуй дрочишь?“ Первый пару секунд обескураженно молчит, а потом отвечает „а я-то думал, что это я его проткнул“».

Согласно бытующему в тюрьме представлению, секс не является позорным лишь тогда, когда он сопряжен с насилием. «Проткнуть», причинить боль или травмировать — это даже почетно, но осознанно доставлять удовольствие партнеру — табу.

Новичкам часто задают каверзный вопрос: «ты ебался?». Правильный ответ на него: «я не ебался, я ебал, ебутся только телки». Не только пассивность, но и равноправие в сексе является недопустимым. В зонах общего и усиленного режима и особенно в колониях для несовершеннолетних неправильный ответ на подобный вопрос может закончиться «обиженкой», на строгом режиме отношение к таким вещам более лояльное. Это подтверждает высказанный выше тезис о том, что деформирование личности тюрьмой далеко не всегда сопряжено с длительным пребыванием в заключении. Тюрьма лишь взращивает комплексы, семена которых уже посеяны «нормальным» обществом. Вспоминается расхожий сюжет из области черного юмора: жертвы крушения, оказавшиеся на необитаемом острове, начинают заниматься каннибализмом в первые же часы, и спасательный корабль на следующее утро застает лишь обглоданные трупы.

Как правило, посвящение в «петухи» происходит не через изнасилование, а через символическй контакт с мочой, фекалиями или спермой. Все, что так или иначе соприкасается с человеческими выделениями, считается «нечистым», при этом ритуальная «нечистота» не смывается, испачканную вещь нельзя отстирать. Именно этим формально и объясняется ярое неприятие куннилингуса: мужской рот при контакте с женскими гениталиями опосредованно контактирует со спермой. Так же обосновывается запрет целовать женщину, вступающую в оральные контакты с мужчинами: ее рот считается оскверненным. С такой женщиной нельзя пить из одной чашки и есть из одной посуды. Хоть и в смягченной форме, на нее распространяются те же ограничения, что и на «петухов». Все эти запреты уже не имеют никакой прямой связи с гигиеной. На их примере можно отследить, как определенные правила общежития ритуализируются и превращаются в квазирелигию. Первоначально повышенная брезгливость в местах лишения свободы была вполне обоснована: перенаселенность, эпидемии, вши, люди с разными взглядами на личную гигиену. Но гигиена уже вышла из сугубо материальной сферы в сферу сакральную, иногда успешно конкурируя с «настоящими» религиями. Нечистота становится ритуальной, символической, примерно как в иудаизме и исламе. Известна проблема с оправлением религиозных обрядов в некоторых зонах: если для всех заключенных, включая «обиженных» используется общая чаша для причастия, то она, как и все, кто из нее пьет, оказывается «законтаченной». Священники оказываются перед выбором: или нарушить обряд и выделить «обиженным» отдельную чашу, или заставить заключенных нарушить внутреннее табу. Впрочем, до этого обычно не доходит, теологическое противоречие решается банальным насилием: набожные зеки в жесткой форме запрещают своим «обиженным» единоверцам посещать обряд причастия.

Под «обиженными», «опущенными» или «петухами» понимают низшую касту заключенных, проживающих в отдельных помещениях и ассоциирующихся с пассивным гомосексуализмом. В сексуальные контакты вступают далеко не все из них и почти всегда за вознаграждение. Заниматься сексом бесплатно, вроде как «по любви», для большинства зеков неприемлемо. Положение обиженных чем-то напоминает варну «неприкасаемых» в традиционном индийском обществе. С ними нельзя контактировать, к ним нельзя дотрагиваться (исключение — половой акт), с ними нельзя делить посуду и прочие предметы быта. Если в следственном изоляторе «обиженный» окажется в камере с обычными зеками, он, как правило, спит на полу, чтобы не «законтачить» нару. В то же время, «с обиженного нет спроса», на него не распространяется большинство законов и ограничений, которым вынуждены следовать остальные зеки. Его могут побить за обман или предательство, но, находясь в самом низу социальной пирамиды, он не рискует ничем кроме своего тела. У него нет статуса, его имущество может быть использовано лишь другими «обиженными», он не может оказаться в положении худшем, чем уже находится.