Хлыст: Вы не закрывайтесь… А чего ж она закрывалась, если она не боится?

Наумов: Вот кадры нафотографировали. Будут вам кадры…

Хлыст: Вы что, больные?

Томек: А ты не больной?

Журналисты: Мы за право выбора.

Наумов: Да какое право выбора. Ну трусы сними и покажи. Вот его раздеть и поставить в позу. Найду дурака и воткнет тебе по самую шею. Ты этого хочешь. Давай это продемонстрируем. Это тоже имеет право. По этому поводу есть столько газет, журналов. Они показывают, что узаконили гомосексуализм, педерастию. А вы здесь показываете. Демонстрируете.

Журналисты смеются.

Хлыст: Чего вы смеетесь. Это зараза, которую вы даже не знаете. Это сатанизм чистой воды. Заказали вас за деньги. Вы сюда пришли. Журналисты сраные.

Наумов: Что, места больше нету. Правда что ли. На площади, на асфальте, в холодину с минусовой температурой. И вы издеваетесь над этими партнерами. Вот он, бедняга. Да у него поднимай как хочешь, не поднимешь. Вон, вообще отпадет у него все.

Сирко: Он, видали, та еще бегает.

Женщина: Хай біга, змерзла, хай побіга.

Наумов: Чтоб заработать денег, люди идут на всякую пакость. Все за деньги.

Хлыст: Дорогой, как твоя фамилия. Русскими буквами. А потом я тебя достану когда-нибудь. Хорошенько достану. Тогда ты мне в той позе постоишь и в этой.

В это время Сирко рассказывает женщине, что тут происходило раньше. На место событий приходит какая-то женщина, предположительно свидетельница Кацимон. Сирко пересказывает ей то, что происходило на месте событий.

Сирко: Они тут голые были.

Женщина: Что совсем голые? И что-то еще (не слышно).

Хлыст: Я просто понять хочу. Чего он тут сидел. Без разницы. Я тебя достану. Даст он мне или не даст (показывает на милиционера). Сегодня время. Сегодня дата. Вас, засранцев, привлеку (показывает на журналистов). Посмотрим, кто у нас тут торчком постоит. А ты (к Володарскому), запомни этот момент на всю оставшуюся жизнь. Долго не проживешь. Это я тебе обещаю.

Журналист с сумкой: А вы черную магию практикуете?

Хлыст: Нет. Не практикую. Понимаешь, какая магия… Бросается на Володарского, пытается ударить. Милиционеры отводят Хлыста.

Журналисты: Милиция, ловите его (Хлыста).

Милиционер (в телефон): Присылай кого-нибудь сюда.

Наумов: А вообще ты кто такой.

Журналист с сумкой: Журналист.

Наумов: Журналист. И это ваша команда.

Хлыст: Да это не журналист. Ты дерьмо в припрыжку, блядь, журналист.

Журналист с сумкой: Вы чего меня оскорбляете?

Хлыст: Вы оскорбили нас.

Наумов: Вы пришли сюда.

Хлыст: Журналист. Сейчас я покажу тебе, кто ты такой. Журналист сраный.

Наумов: Оскорбили на моих глазах, устроили тут (рукой показывает характерный жест сжатой рукой вверх-вниз).

Хлыст: Навозные мухи тут.

Журналист с сумкой: Я ничего не делал. Я на работе тут. Я пишу о том, что происходит.

Наумов: На работе. Так пишите, чего вы допускаете. (к милиционерам) Чего вы допускаете все это?

Журналистка снимает их перепалку. Женщина пытается закрыть рукой ей объектив, та уворачивается.

Женщина: Не надо снимать, не надо, не надо.

Журналистка: Что вы мешаете?

Женщина: Разрешение спроси.

Хлыст: Я сказал тебе не снимать. Все сотри сейчас же, при мне. Я тебя догоню.

Девушка бежит, Хлыст за ней. Не догнал, его останавливает милиционер.

Наумов: Да нельзя этого делать, молодежь тут. А тут пенисы и все на свете.

Хлыст продолжает бегать за журналистами и пытается их пинать.

Милиция бездействует.

Арест и СИЗО

Одна из самых больших глупостей, которую я допустил в своей жизни, заключалась в том, что я поверил в адекватность милиционеров и возможность все быстро и безболезненно решить «по закону». Было ясно, что своей акцией мы заработали административку. Небольшой штраф или даже несколько суток заключения. Сама по себе мысль о том, что нужно вырываться, сопротивляться, бежать от милиционеров казалась мне тогда дикой и несуразной. Зато сейчас подобный образ действий кажется единственно верным, поскольку «по закону» и «быстро и безболезненно» — взаимоисключающие понятия в наших реалиях. В общем, когда я боковым зрением увидел, что партнершу по акции схватили, то безо всяких сомнений протянул милиционеру свой паспорт. Таким образом, я оказался скован и без наручников — через два дня мне надо было бы возвращаться в Германию, в университет, и даже если бы я и сбежал с места «преступления», без документов я бы далеко не уехал. Партнерша, к счастью, смогла убежать, после того как один из милиционеров отвлекся на меня, и я остался в окружении милиционеров, журналистов и безумных православных фанатиков, которые несколько разряжали обстановку своими эсхатологическими проклятиями. На самом деле, бежать надо было и мне. Невзирая на паспорт — на следующий день его можно было бы забрать, вернувшись в компании адвокатов и правозащитников, и свести все к тому же административному правонарушению.

Очень часто решающими оказываются первые дни или даже часы после ареста. Отсутствие адвоката, психологическое давление, полушутливые угрозы — «а откуда у тебя кокаин в кармане?» — заставляют совершать глупости. Первая глупость, которую я совершил — это отказ от адвоката. Я был уверен, что отказываюсь от него лишь на время личного досмотра (в вещах не было ничего криминального, так что обыск меня не пугал). Было десять часов вечера, и если бы я уперся, бюрократические процедуры затянулись бы до утра. Я же не хотел еще больше злить милиционеров. На самом деле, душевное здоровье милиционеров — это последняя вещь, которая должна беспокоить человека в такой ситуации. На первых порах не следует подписывать ничего, кроме жалоб на угрозы и грубое обращение. Как в украинском, так и в российском законодательстве есть статья Конституции, позволяющая отказаться от дачи показаний. С ней почти всегда знакомят, но только делается это в такой форме, чтобы человек сразу понял: «право молчать — пустая формальность, если не хочешь ухудшить свое и без того печальное положение — сотрудничай». Верить этому не надо. Ментов с уличными гопниками роднит не только общая культурная среда и схожий интеллектуальный уровень. Как и гопник, мент использует страх. Молчание на первых порах, в большинстве случаев, лучше, чем самые выверенные и разумные показания. Показания милиционеры обычно пишут сами, с ваших слов, немного изменяя формулировку, подгоняя под бюрократические лекала. На первый взгляд это кажется безобидным, но на самом деле форма способна изменить содержание. Подобно тому как милицейская форма изменяет самую суть человека, следственный новояз способен превратить оправдательную речь в явку с повинной. Лучше молчать или, если навык позволяет, жаловаться. До последнего момента я не верил, что меня отправят в СИЗО. Это казалось абсурдным и бессмысленным, не тот масштаб преступления. Поэтому я верил, что у следствия проснется здравый смысл. Тем более, что я обзавелся адвокатом. Вторая ошибка. Никогда нельзя соглашаться на адвоката, которого предлагает следователь. Таким образом вы даете ментам возможность совершенно легально шарить в вашем кармане, защитой такой «юрист» заниматься не планирует, скорее он будет предлагать вам решить все через свои «связи». В реальных политических делах, особенно в тех, которые привлекли внимание прессы, через «связи» ничего не решается. И даже в тех случаях, когда разумнее дать взятку (например, если вы действительно совершили какую-то серьезную уголовщину), ментовский адвокат, предложенный следствием, редко бывает хорошим посредником. Суд провели очень поспешно, на день раньше, чем все ожидали. Поэтому ни прессы, ни активистов там не было. По особому распоряжению следователя с меня несколько часов подряд не снимали наручники, чтобы не сопротивлялся. Это был первый опыт знакомства с судебной системой, и он развеял робкие иллюзии о том, что «менты, судейские и прокурорские — не одно и тоже». Одно. По крайней мере, с нашей позиции. Из суда меня отправили в ИВС, а оттуда в СИЗО. В ИВС подобралась интересная и поучительная компания: несколько наркоманов, пара воров из Грузии, один барыга, которого взяли с двумя килограммами травы, двое экономических. Почти весь спектр. Во многом этим людям я обязан своим вполне благополучным выживанием в СИЗО, мне в краткой форме провели ликбез: что и как следует, а что не следует говорить сокамерникам. В СИЗО мы опять же поехали на день раньше, чем ожидалось.