— Твоя очередь, — сказал тот, улыбнувшись.

— Я, папа, расскажу о Твардовском.[202]

— Хорошо, расскажи о нём, мы все будем слушать.

— О! Я много слыхал о Твардовском, — заметил пан Лотышевич.[203] — Это был великий чернокнижник, но может, Стась расскажет о нём что-нибудь новое?

Твардовский и ученик

— Хозяин, у которого мы живём,[204] — сказал Стась, — рассказал нам, что Твардовский ходил в школу в Полоцке. Учился он хорошо, да только не слушался учителей, тайком читал запрещённые книжки и так дошёл до того, что совсем не боялся смертных грехов. Наконец выучился чернокнижничеству и продал свою душу злому духу, а профессоры и отец-префект ничего об этом не знали и сделали его директором[205] над несколькими студентами начальных классов.

Твардовский в свободное от наук время иногда развлекал вверенных ему учеников, показывая им разные диковинные вещи. Однажды погода была ясная и тихая, студенты в комнате из открытого окна пускали в воздух мыльные пузыри. Твардовский, стоя рядом, сказал:

— Смотрите! На ваших пузырях по воздуху летают чёртики.

И вправду, они увидели, что на прозрачных мыльных пузырях сидели какие-то уродцы наподобие крылатых купидончиков, глазки крохотные, светлые. Корчили они забавные рожицы и поглядывали на ребят. Один студент испугался и закричал: «Иисус, Мария!», и видение тут же исчезло. Ни отец-префект, ни профессоры ничего про это не узнали.

Был среди них студент Гугон, которого Твардовский любил больше остальных. На загородных прогулках разговаривал чаще всего с ним, и если Гугон хотел что-нибудь купить и просил денег, никогда ему не отказывал, всегда хвалил его, будто тот учился лучше остальных.

После девяти часов вечера, когда студенты ложились спать, Твардовский обычно уходил из дома и до полуночи развлекался где-нибудь в городе у своих знакомых, а отдельную комнату, где он иногда занимался один, замыкал на ключ. Никто из товарищей не знал, какие у него там были книжки, и даже Гугону не позволял он заходить туда одному.

Как-то раз он вышел из дома и позабыл вынуть ключ из замка, оставив дверь незапертой; около десяти все пошли спать, Гугон же не гасил огонь и сидел один. На башне иезуитского костёла уже пробило полночь, а Твардовский всё не возвращался. Тут Гугон заметил, что в замке торчит ключ, а дверь открыта. Вошёл он в комнату и увидел на столе большую книгу в старинном кожаном переплёте. Заглянув в неё, он удивился, ибо впервые в жизни встретил белые буквы на чёрной бумаге. Едва он прочёл полстраницы, как появился перед ним пузатый карла, глаза светятся белым огнём, лицо чёрное, как уголь.

— Зачем ты меня вызывал? — спросил злой дух, глядя на Гугона, а тот онемел от ужаса и не мог ничего ответить. Разгневанный бес ударил его и убил на месте, а сам исчез.[206]

После полуночи Твардовский вернулся домой и нашёл в комнате мёртвое тело своего приятеля, а на столе лежала раскрытая книга. Он всё понял и тут же вызвал к себе беса.

— Зачем ты убил несчастного мальчика? — с гневом спросил чернокнижник.

— Для того, — ответил злой дух, — чтобы он не раскрыл твою тайну всем, кому о ней знать не положено.

— Коли так, надо было сделать иначе, ведь ни ты, ни я не сможем его оживить. Теперь меня покарают как убийцу. Надо как-то скрыть это злодеяние — полезай в его тело, будешь вместо души, покуда не придёт час его смерти.

Как только он это сказал, дьявол залез в мёртвое тело, и Гугон ожил, но был уже совсем другим — глаза сверкали, но этот блеск был неприятным, а черты лица у него хоть и остались прежними, но появилось в них что-то отталкивающее.

Когда он пришёл в школу, профессоры и одноклассники заметили в нём какую-то перемену, но никто не мог понять, в чём причина.

Во время богослужения вёл он себя нескромно, смешил других, а во время мессы, когда ксёндз подносил Святые Дары, не мог переносить этого и выбегал из костёла, прикладывая к носу платок, будто останавливал кровь.

Ни наставления, ни наказания не помогали, и его выгнали из школы. Он навсегда сделался врагом для всех иезуитов — писал на ксёндзов пасквили, восставал с философствованиями против святой религии, всех, кто вступал с ним в разговор, старался развратить. Потом он ушёл из Полоцка и скрылся незнамо где.

— Браво, Стась, — сказал пан Сивоха. — Рассказ короткий, но занимательный. Верно, кое-кто из наших молодых паничей и теперь ещё в беседах повторяет слова того дьявола, что был в теле Гугона.

— Вот тебе и наука, Стась, — сказал дядя, — что надо избегать знакомств со злыми людьми. Гугона погубила дружба с Твардовским, и бес получил обширное поле для распространения зла.

— О! Если бы этот пан Гугон, — сказал Лотышевич, — за время своего пребывания на земле стал судьёю, секретарём или иным каким чиновником, что б творилось на свете?

Во время этой беседы панна Малгожата принесла из людской письмо и сказала:

— Пришёл Якуш. Вот письмо от пана Мороговского.

Дядя прочёл и, передавая мне, сказал:

— Пан Мороговский очень расположен к тебе, просит, чтобы ты навестил его; можешь ехать туда завтра после святой мессы и погостить у него несколько дней. Да пусть Якуш зайдёт сюда. Это человек словоохотливый, мне очень понравился его рассказ про волколака.

Когда тот зашёл в комнату, дядя приказал подать ему водки и закуски, а сам заговорил о гостях, которых видел в доме пана Мороговского. Самым странным моему дяде показался один из них — длинноволосый, худой, усатый пан Чубкевич, который всё время бубнил о знатности своих предков, о своих намерениях относительно женитьбы, дескать, поскольку дела его в критическом состоянии, то надо ему непременно искать жену, которая имела бы, по крайней мере, хоть двести душ приданого.

Услышав про Чубкевича, Якуш состроил презрительную мину и сказал, кивая головой:

— Пусть бы этот Чубкевич сперва подумал, чего стоит его собственная душа. Продавал молодых парней и девушек Бог знает каким людям, не внимая слезам бедных матерей — мучил людей в своё удовольствие, уж ответит он перед Паном Богом. Пусть бы искал себе белую сороку, славная была бы ему пара. Удивляюсь, что наш пан, который заботится о своих крепостных, как отец о детях, приглашает его к себе.

— Расскажи мне, — сказал дядя, — что это за белая сорока, о которой ты вспоминал?

— А, уж лучше поведаю пану про белую сороку, чем говорить про Чубкевича, суди его Бог.

Повесть восьмая. Белая Сорока

— Вы, панове, знаете окружённое тёмным лесом озеро Язно, где граничат три повета: Полоцкий, Себежский и Невельский. Недалеко от того озера было большое имение, и жил в нём пан, которого и сейчас, вспоминая, называют Скоморохой, и были у него крепостные во всех трёх поветах.

Так вот этот пан Скомороха был очень беспокойного нрава, спесивый и жадный, к соседям ездил только с претензиями. Деньги у него были, и он постоянно вёл тяжбы в судах, притеснял бедняков, вдов и сирот. Жизнь его крепостных была сущим адом.

Дом его редко кто навещал. При нём завсегда находился большой чёрный пёс. Слуги заходили в его покои лишь тогда, когда он свистом давал знать, что кто-то из них ему понадобился.

Однажды Скомороха был, как обычно, один в своей комнате, смотрелся в зеркало, подкручивал усы и внимательно приглядывался к своему широкому лицу, которое, говорят, было похоже на полную луну. Потом сел в кресло, закурил трубку и погрузился в раздумья, а рядом с ним на полу спал чёрный пёс.

Пока он перебирал в мыслях разные способы, как бы увеличить свои владения, опустился вечер, наступили сумерки. Неожиданно над его жильём сгустились тучи, за стеною зашумел ветер и хлынул дождь. Стало темно, лишь тускло светились окна.