— И ты веришь этому? — спросил дядя. — То, верно, где-то отливали колокола, а чтоб были они звонче, разнесли такие враки по свету. Разве ж может дитя превратиться в рыбу и расти холодным как покойник?
— Да какие там колокола, пан? У нас повсюду в церквях колокола ещё целые. Медные колокола бьются не так легко, как горшки.
— Янкó, ты веришь таким историям? — спросил дядя, обращаясь ко мне.
— Мне сдаётся, дядюшка, что такие фантазии создаются людьми от печали и тяжких страданий.
— Может, и так. Расскажи нам, Авгинья, что ещё слышно.
— Варька Плаксуниха померла.
— Вечная память. Это не новость: люди рождаются и помирают.
— Но померла всё ж по-христиански. Исповедовалась и причастилась. Слава Богу, в Полоцке она переменилась.
— Разве это была великая грешница?
— О! Я обо всём знаю. Как жила её мать! Да и она сама, уж пусть Пан Бог не помянёт ей грехов, имела родимое пятно на губе, которое много ей навредило.
— Ты должна знать об этом доподлинно, ведь тебе всё рассказывают открыто.
— Я во всей этой околице крещу детей, тут всюду мои кумы, все меня любят, каждая рада со мной поговорить, потому я и знаю обо всём — кто что делает да как живёт. Мать Плаксунихи была известной чаровницей. Неужто пан про это не знает?
— Ничего не знаю. Расскажи мне про мать и дочку.
Повесть пятая. Родимое пятно на губе
— Мать этой Варьки звалась Пракседой. Жила она в корчме за рекою Дриссой неподалёку от Краснопольского имения. Её муж вёл хозяйство в одном небольшом панском фольварке. Дела у неё шли неплохо, хоть та корчма стояла не при большой дороге и наведывались в неё очень редко, однако Пракседа в скором времени накопила денег, жила весело, часто покупала новые платья и всегда была красиво одета.
Соседи подозревали, что Пракседа в соседних деревнях отбирает у коров молоко, ибо у неё самой скотины было очень мало, а она продавала в городе масло и сыр. И вот по всей околице расходятся слухи, будто она в полночь вешала на стену белый рушник[148] и, подставив ведро, доила его с двух концов. Молоко из того рушника лилось в посуду, и она быстро наполняла все крынки.
Наконец, несколько хозяев задумали застать её за этим делом и обвинить перед паном. Вот около полуночи запрягают они лошадь и едут к Пракседе, думая, что подловят её во время чародейства. Корчма была от их деревни вёрст за шесть. Но что за чудеса? Хоть дорогу знали так, что казалось, каждый из них с закрытыми глазами мог бы дойти, плутали они до рассвета и сами не знали, в какую сторону забрели. При свете же белого дня увидали, что всю ночь кружили вокруг корчмы, а найти её не могли. Измучив лошадь и сами не выспавшись, повернули домой.
Чтобы всё-таки добиться своего, условились в другой раз приехать к Пракседе до захода солнца. Так и сделали, купили там водки, посидели некоторое время за рюмкой и улеглись на лавках спать, как будто пьяные. Однако каждый поглядывал из-под руки, дабы не упустить, что корчмарка станет делать, когда настанет полночь. Огонь был потушен, но в корчме было не очень темно, ибо в самое окно в то время светила полная луна. Им казалось, что прошло уже много времени, и, услыхав голос петуха в сарае, решили, что полночь уже миновала, и они напрасно ждали. Один встал, вышел за дверь и видит диво — огромный петух на высоких, как у журавля, ногах, в немецкой одежде и шапке сидит на приставной лестнице и поёт. Перепугавшись, вернулся крестьянин в корчму и рассказал обо всём своим товарищам. Зажгли они огонь, крестясь, вышли из корчмы, запрягли лошадь и поспешили поскорее домой. Около своей деревни встретили батраков, которые, только что поужинав, шли в поле ночевать при конях. Те показали им на алые облака на западе и сказали, что до полуночи ещё далеко.
Хоть и во второй раз не удалось поймать Пракседу на деле, когда она отбирает молоко у соседских коров, всё ж пошли мужики к пану и рассказали обо всём, что с ними произошло, и про чёрта, который, сидя на лестнице, пел, как петух. Однако пан, эконом и дворовые из имения не поверили им, да ещё и высмеяли. Так Пракседа продолжала жить себе спокойно и заниматься своим негодным ремеслом.
Родилась у неё дочка, при крещении дали ей имя — Варька. Пракседа, как люди говорят, ни разу не перекрестила своё дитя — ни когда укладывала спать, ни беря на руки из колыбели. А ещё рассказывают, о чём без страха и вспомнить нельзя, будто многие, кто ночевал в корчме, видели, что когда Пракседа крепко спала, какой-то чёрный карла с огромной головою качал маленькую Варьку и часто заглядывал ей в глаза.
Девочка росла и год от года становилась всё краше. На губе у неё было родимое пятно, но это, как говорили все молодые паничи, не только не портило её, но, наоборот, делало прелестнее. И чем больше родинку хвалили, тем скорей она росла, да так, что уже кое-кто стал говорить матери, как бы это не испортило девушке лицо? Но Пракседа на такие речи внимания не обращала, и родинка эта довела молодых людей до беды.
Когда Варьке было уже шестнадцать лет, проезжал как-то вечером на коне мимо корчмы какой-то молодой панич. Никто не ведал, кто он был и откуда. Говорили, что лицо его всегда было бледным, нос длинный и острый, волосы чёрные, будто перья ворона, и жёсткие, как щетина, а взгляд такой колючий, что тяжко было выдержать, глядя ему в глаза.
Понравилась ему Варька, и он часто заезжал в эту корчму, а Пракседа радовалась и надеялась выдать свою дочку за шляхтича.
Через некоторое время родинка на губе Варьки начала расти ещё быстрее, а люди в деревне шептались меж собой, мол это, должно быть, оттого, что тот панич, который там часто бывал, поцеловал её.
Вот уж Варьке восемнадцать лет. Хоть родинка на губе уже и была велика, но пока не портила её. Девушка всё ещё нравилась парням из имения, и любила, чтобы её окружала толпа ухажёров, но всеми ими она пренебрегала, ибо мать убедила её, что замуж она выйдет лучше, чем иная шляхтянка.
Расскажу пану, что из этого однажды вышло. Любил Варьку один молодой человек, который исполнял у пана обязанности лакея и ловчего. Звали его Михась. Прослышал он, что дударь Ахрем насмехается над его любимой — рассказывает всем, будто Варьку поцеловал злой дух, потому что она никогда не крестится, и из-за этого, мол, и родинка на губе у неё так выросла.
Обидели ловчего такие разговоры, задевающие честь его возлюбленной, и стал он искать случая, чтоб отомстить Ахрему и тем заслужить признательность матери и дочки.
В воскресный день в корчме у Пракседы собралась молодёжь. Среди них оказались несколько лакеев, пришёл из имения и ловчий. Одни посматривали на дочь корчмарки, восхищались её красой, иные — шептались меж собой и с издёвкой называли паненкой. Появился и дударь Ахрем. Его поприветствовали, усадили на лавку, угостили водкою. Он в хорошем настроении начал играть и петь. Было там несколько соседок из ближней деревни. Варьку и других девчат хлопцы стали приглашать на пляску.
Неожиданно во время этой весёлой забавы горшок, что стоял высоко на печи, вдруг безо всякой причины упал на пол посреди корчмы и разбился. Засвистели пустые бутылки на столе, будто кто-то подул им в горлышки, и в каждом углу в этот момент что-нибудь упало на землю.
— От ваших плясок вся корчма трясётся, — сказала Пракседа, собирая с пола разную мелочь, которая попадала со шкафа.
Тут вдруг с печи на пол соскочил огромный кот. Увидев это, все перестали плясать, а кот во мгновение ока пропал.
Дударь Ахрем прервал молчание:
— Не бойтесь, пляшите, это панич шалит, тот, что часто бывает здесь в гостях.
Пракседа гневно глянула на Ахрема, что-то шепнула ловчему и пошла в маленькую комнатку, которая была отделена перегородкой.
Не обращая на это внимания, Ахрем снова начал играть и петь, но Михась выбил дуду у него из рук и сказал так:
— Праўдiвы[149] дудар, губы тоўсты, а галава пустая.