За пределами «большого полюдья», на севере Руси, домениальное княжеское хозяйство утверждалось в виде системы погостов, окруженных селами с проживавшими в них данниками князя — смердами.
Время княгини Ольги, очевидно, действительно было временем усложнения феодальных отношений, временем ряда запомнившихся реформ, укреплявших и юридически оформлявших обширный, чересполосный княжеский домен от окрестностей Киева до впадающей в Балтийское море Луги и до связывающей Балтику с Волгой Меты.
Переломный характер эпохи Игоря и Ольги середины X в. ощущается и в отношении к христианству. Официальное принятие христианства как государственной религии произошло позже, в 988 г., первое знакомство с христианством и эпизодическое крещение отдельных русских людей началось значительно раньше, в 860-е годы, но в середине X в. мы уже ощущаем утверждение христианства в государственной системе. Сравним два договора с греками: при заключении договора 911 г. русские послы клянутся только языческим Перуном (послы-варяги тоже клянутся чужим для них русским Перуном), а договор 944 г. скрепляется уже двоякой клятвой как Перуну, так и христианскому богу.
«Мы же, елико нас крьстилися есмы, кляхомъся цьркъвию святаго Илие в съборьней църкъви и предълежащьмь чьстьнымь крьстъмь…»
Церковь святого Ильи (сближаемого с Перуном-громовержцем) находилась в торговой части Киева, на Подоле, «над Ручаем, коньць Пасынъче Беседы». Важно отметить, что церковь названа «соборной», т. е. главной, что предполагает наличие и других христианских храмов. Кроме крещеных русских, упомянуты крещеные хазары и варяги. Христианство представляло в то время значительную политическую и культурную силу в Европе и на Ближнем Востоке. Принадлежность к христианской религии облегчала торговые связи с Византией, приобщала к письменности и обширной литературе. К этому времени ряд славянских стран уже принял христианство. Для наших земель наибольшее значение имела христианизация Болгарии (864 г.) и изобретение славянской письменности Кириллом и Мефодием (середина IX в.). К середине X в. в Болгарии создалась уже значительная церковная литература, что облегчало проникновение христианства на Русь. Вполне возможно, что одним из связующих звеньев между Болгарией и Киевской Русью был «остров русов», земля «дунайцев», нередко находившаяся в политической зависимости от Болгарского царства. Древнейшая русская кириллическая надпись 943 г. обнаружена именно там. Второй точкой соприкосновения древних русов с болгарскими культурными центрами был сгусток «русских» пристаней на болгарском побережье Черного моря между Констанцей и Варной.
Князь Игорь был язычником: он и клятву давал не в Ильинской церкви, а «приде на хълм, къде стояше Перун и покладоша оружие свое и щиты и злато»; и похоронен он был Ольгой по языческому обряду под огромным курганом. Но среди его боярства, его послов к императорам Византии была уже какая-то часть христиан, «крещеной руси».
Вдова Игоря, княгиня Ольга, регентша малолетнего Святослава впоследствии приняла христианство и, возможно, предполагала сделать его государственной религией, но здесь сразу резко обозначилось противоречие, порожденное византийской церковно-политической концепцией: цесарь империи был в глазах православных греков наместником бога и главой как государства, так и церкви. Из этого делался очень выгодный для Византии вывод — любой народ, принявший христианство из рук греков, становился вассалом греческого императора, политически зависимым народом или государством.
Киевская Русь, спокойно смотревшая на христианские верования, предпочитала такие равноправные взаимоотношения с Византией, которые определялись взаимной выгодой, равновесием сил и не налагали бы на Русь никаких дополнительных обязательств, связанных с неубедительной для нее божественностью императора.
Объявленное Ольгой в 955 г. желание креститься в христианскую веру следует расценивать не как эпизод ее личной жизни, а как политический поединок двух монархов, возглавлявших две крупнейшие державы того времени, поединок, в котором каждая сторона стремилась обусловить свою позицию в предстоящей ситуации. Мы не знаем предмета спора, не знаем пределов пожеланий сторон, так как переговоры были тайными и в известные нам источники просочились только намеки и недомолвки. Хотя следует сказать, что автором одного из источников был непосредственный участник этих тайных бесед — сам цесарь Константин Багрянородный, тот самый, который оставил нам подробное описание русского полюдья. Император, как видим, умел хранить тайны.
В русскую летопись включено особое сказание о поездке русской княгини-регентши в Константинополь:
«В лето 6463 [955 г.] Иде Ольга в Грькы и приде Цесарюграду. И бе тъгда цесарь Костянтин сын Леонов и приде к нему Ольга. И видев ю добру сущю зело лицьмь и съмысльну, удививъся цесарь разуму ея, беседова к ней, рек ей: «Подобьна еси цесарьствовати в граде семь с нами».
Сказание составлено не по свежим следам — в некоторых списках цесарь назван Цимисхием (969–976 гг.), начавшим царствовать после смерти Ольги; в приведенном отрывке другая несообразность — цесарь сватается к русской княгине, тогда как у него жива была жена, беседовавшая с Ольгой. Ольга ответила Константину, что она язычница и хочет, чтобы ее крестил он сам:
«__ Аз погана есмь. Да аще мя хощеши крьстити, то крьсти мя сам.
Аще ли (ин), то не крыцюся
И крьсти ю цесарь с патриархъм…»
«Бе же имя ей наречено в крыцении Олена, якоже и древьняя цесарица, мати Великого Костянтина»
Выбор христианского имени весьма символичен: Ольге дали имя императрицы Елены, принимавшей в IV в. участие в утверждении христианства как государственной религии империи. Цесарь Константин Великий и его мать Елена были за это признаны православной церковью «равноапостольными». Наречение русской княгини при крещении Еленой очень прозрачно намекало на устремление Византии установить с ее помощью христианство на Руси как официальную религию и тем самым поставить молодое, но могучее славянское государство в вассальные отношения к цесарю Византии. Далее сказание разрабатывает понравившуюся автору неправдоподобную, но занятную романическую тему: Константин Багрянородный будто бы сделал формальное предложение Ольге-Елене: «Хощю тя пояти собе жене».
С легкой руки В. Н. Татищева историки считали Ольгу в момент приезда ее в Царьград пожилой женщиной 68 лет от роду и усматривали несообразность в сватовстве к ней именно в этом[500]. Произведем примерный расчет, исходя из известных нам данных и обычаев древней Руси. Святослав — единственный ребенок Ольги. В 946 г. он символически начинал битву с древлянами, бросая копье, но оно упало у самых ног его коня — «бе бо вельми детеск». В древней Руси мальчика сажали впервые на коня в 3 года (обряд «постригов»); очевидно, княжичу Святославу три года уже исполнилось, но то, что он смог пробросить копье только «сквозе уши коневи», говорит о том, что ему было не более 3–5 лет («вельми детеск»). Следовательно, он родился в 941–943 г. Замуж в древней Руси выходили обычно в 16–18 лет. Ольга по этим расчетам родилась в 923–927 гг. В момент бесед с Константином ей должно было быть 28–32 года. Ольгу правильнее было бы назвать молодой вдовой, а не сильно пожилой княгиней[501].
Ольга, торжествуя, ответила сватающемуся цесарю: «Како хощещи мя пояти, крьстив мя сам и нарек ся дъщерию?» Крестный отец по церковным порядкам не мог жениться на своей крестнице. Автор сказания изображает дело так, как будто бы Ольга заранее задумала крещение как способ избавления от нежелательного брака с императором. Получив такой коварный ответ, цесарь будто бы воскликнул: «Преклюкала ми [перехитрила меня] еси, Ольго!». И дасть ей дары мъногы: злато и сьребро и паволокы и съсуды разноличьныя и отъпусти ю, нарек ю дъщерию собе»[502].