— Болтаться битый час у лестницы и смотреть, как Николай будет отснимать ступеньки, меня ни разу не вдохновляет. Ну так что, составляешь мне компанию? Обещаю не приставать.

Юлька засмеялась:

— Разве тебе можно верить?

— Мне?! — он артистично изобразил крайнее возмущение. — Да я самый честный писатель и публицист из всех, кого лично знаю! И потом, фиг у нас с тобой что-то выйдет в этих аквалангах.

Она представила себе данный фокус, по телевизионной привычке, картинкой, и выпала, переломившись от хохота. Конструкция базы задребезжала в унисон; как-то слишком, успела подумать Юлька, приняв на свой счет, — но это выползли наружу студенты. Успели увидеть, как хохочущий Ливанов от полноты чувств загребает ее в охапку, и деликатно попрятались назад. И почти тут же, создав полную иллюзию метаморфозы с объединением двух сущностей в одну, из домика выглянул Юрка Рибер. Свежий, трезвый, деятельный, готовый к труду-обороне.

Через два с половиной часа экспедиция в полном составе (Кольку Иванченко расталкивали всем миром, долго и креативно, особенно отличился, разумеется, Ливанов) поплюхалась аквалангами вперед с трамплина на краю базы, взбурлив газом воды культурного шельфа.

…На подплыве к театру Ливанов взял Юльку под локоток, свободной рукой рисуя перед ней широкие перспективы светлого будущего — в стилистике тех памятников, которые стоят на затопленных площадях в любом городе культурного шельфа, а на материковой части нашей страны несколько десятилетий подряд были торжественно сносимы, видимо, за неимением более насущных проблем. Юлька кивнула и свернула следом за ним.

Ливанов плыл по-дилетантски, длинными сильными гребками, куда мощнее, чем нужно, бултыхая ластами. Однако скорость он развивал неслабую, Юлька и сама начала нерентабельно дергаться, стараясь поспеть за ним; главное не выпускать из виду, не позволить повторить вчерашнюю шуточку с монстром из дайверского фольклора. Обиделась Юлька вовсе не на сексуальный ее подтекст, каковой и отследила-то уже потом, задним числом. Но она и вправду перепугалась, и до сих пор передергивало, стоило вспомнить об этом идиотском страхе, — точь-в-точь как от воспоминаний о некоторых конфузах по работе и по жизни, давних, глупых и выеденного яйца не стоивших, но почему-то все равно годами свеже-острых и стыдных. Со временем, впрочем, сглаживалось, притуплялось. В данном случае, твердо решила Юлька, нам не понадобится много времени. Было бы попросту несправедливо, неравновесно. Ведь им, соловецким, с их неистребимым комплексом превосходства, наверное, вообще никогда не бывает стыдно.

Он обернулся через плечо и, кажется, подмигнул сквозь маску. Юлька поднажала, почти догнала и погребла рядом. Прямая улица уходила в перспективу, из-под песка виднелась кое-где брусчатка, расчерченная бурыми и зелеными водорослями между квадратными камнями. Ливанов преувеличенно жестикулировал, похожий не то на глухонемого, не то на представителя очень южной национальности, что он конкретно имеет в виду, понять было абсолютно невозможно, зато смешно. Юлька смеялась и тоже отвечала каскадами жестов. Серьезная часть состава экспедиции была окончательно потеряна из виду.

Нет, вообще он хороший, думала Юлька, крутя ладонью с растопыренными пальцами у виска в ответ на его вертикально расставленные и зубастой пастью смыкающиеся руки. Если вот так, без единого слова, на подмигиваньях и жестах, в которые каждый вкладывает собственный смысл, — почему бы и не понять друг друга? Они, северные соседи, до недавнего времени вообще не видели разницы между собой и нами, своей и нашей страной, на голубом глазу считая вторую неотъемлемой частью первой. Если до них и дошло наконец, что у нас отдельная страна, так только из-за глобального потепления. На нашем фоне особенно здорово получается выглядеть благополучными, стабильными и процветающими, с правильными властью, экономикой, культурой и климатом. Для чего, хочешь — не хочешь, приходится дистанцироваться. В ущерб взаимопониманию; но кто ж станет о нем жалеть, есть вещи куда более важные и прагматичные…

Ливанов заплыл за угол остова дома, построенного когда-то из крупных кусков ракушечника, а потому похожего теперь на естественное образование моря, вроде кораллового рифа. Мелькнул в сквозном проеме черный плавник ласта. Юлька завернула следом — и Ливанова не обнаружила.

Начинается, подумала с раздражением, плавно, через нервный смешок, переходящим в щекотное и скорее веселое предчувствие чего-то хулиганского и непредсказуемого. Отсюда не следует, что она не продумала наперед стратегию и тактику: если сунется со спины, то локтем под дых и сразу опрокинуться назад всеми аквалангами. Если спикирует сверху… ну сверху у него фиг получится, для этого он слишком чайник в подводном плавании. И вообще, в тот раз у него вышло подкрасться незаметно только потому, что она, Юлька, не ожидала ничего подобного. Может, нарочно прикинуться глухонемой ветошью, наблюдая боковым зрением за ливановскими маневрами?., то еще зрелище, могу себе представить.

И тут ей пришла в голову лучшая идея. Довольно ухмыльнувшись, Юлька нырнула в оконный проем, высокий, метра два с половиной, начинавшийся почти от бывшего пола. Засела в засаду в углу, невидимая с обеих перпендикулярных улиц, и осмотрелась по сторонам.

Это был не магазин и не офис, а жилая квартира. Здесь жили люди — еще лет двадцать назад. На широком выщербленном подоконнике лежал перевернутый цветочный горшок, в нем наверняка нашли убежище какие-нибудь маленькие рыбки или рачки. Разлапистые пятна бурых водорослей замещали собой рисунок на бывших обоях. Противоположную стену занимал мебельный гарнитур, чересчур громоздкий, чтобы его могли вывезти отсюда, разбухший, но почти целый, одна створка в завитках облупленного лака еще висела косо на единственной проржавевшей петле. Длинные полки были пусты: наверняка здесь стояли книги, сообразила Юлька. Книги-то хозяин вывез, ему казалось, наверное, что это бог весть какая ценность…

Ливанов неожиданно тронул ее за плечо, и Юлька, не оборачиваясь, сбросила его руку. Очертила комнату кругообразным жестом: смотри, мол. Понимаешь?..

Если он и поймет, то все равно что-то свое. И никакой возможности сверить.

Она обернулась — и никого похожего на Ливанова не увидела.

Гигантский, словно мебельный гарнитур напротив, бесформенный буро-зеленый осьминог (спрут?!) перевесил через подоконник половину толстого пупырчатого брюха и деликатно дотрагивался до нее кончиком тугого изогнутого щупальца.

— Ну как ты? — спросил Ливанов.

Юлька промычала неопределенное. С маской на макушке и загубником чуть в стороне от полуоткрытого, шумно дышащего рта она была в тысячу раз более смешная, чем обычно. Обстоятельства требовали немедленного страстного поцелуя, что Ливанов и проделал, отодвинув в сторону мешающий загубник, — не противиться же обстоятельствам. Правда, Юлька поначалу вовсе не отреагировала, потом попыталась неубедительно сопротивляться, но под конец более-менее втянулась, что и требовалось доказать.

Ничего особенно интересного с ней не предвиделось. Но, с другой стороны, не так уж много в жизни вещей, способных будить хотя бы такой же интерес хотя бы с теми же постоянством и регулярностью. Даже у литературы получалось все хуже, а вы говорите. А что-то более привлекательное, чем литература и секс, этот мир вряд ли мог предложить Ливанову в принципе.

— Здорово ты от него улепетывала, — сообщил он, отлепившись от ее губ.

Стилистический скачок сработал — Юлька надулась:

— Ты тоже неплохо. Мужественно, я бы сказала.

— Я всегда был за равенство полов.

Она, как всегда, не нашла чем парировать, а потому всецело погрузилась в процесс отстегивания аквалангов и выпутывания маски из бесформенного безобразия на месте прически. Ливанов вероломно не спешил помогать, ожидая просьбы, но с упрямством у Юльки обстояло куда лучше, чем с остроумием и быстротой реакции: просьбы так и не последовало, а на побежденной маске осталась целая офиура павших волос. Пригладив уцелевшие ладонью, Юлька пробормотала: