Но поначалу они умели скрывать свои ласки

И в осторожном стыде прятали сладость вины.

Солнце о них донесло — возможно ли скрыться от Солнца?

Стала измена жены ведома богу огня.

575 Солнце, Солнце! зачем подавать дурные примеры?

Есть и молчанью цена — рада Венера платить.

Мульцибер[74] тайную сеть, никакому не зримую оку,

Петля за петлей сплетя, вскинул на ложе богов.

К Лемносу вымышлен путь[75]; любовники мчатся к объятью

580 И в захлестнувшем силке оба, нагие, лежат.

Муж скликает богов; позорищем пленные стали;

Трудно богине любви слезы в глазах удержать.

Ни заслонить им глаза от стыда, ни скромную руку

Не поднести на беду к самым нескромным местам.

585 Кто-то, смеясь, говорит: «Любезный Марс-воеватель,

Если в цепях тяжело, то поменяйся со мной!»

Еле-еле Вулкан разомкнул их по просьбе Нептуна;

Мчится Венера на Кипр; мчится во Фракию Марс.

С этих-то пор что творилось в тиши, то творится открыто:

590 Ты, Вулкан, виноват в том, что не стало стыда!

Ты ведь и сам уж не раз признавался в своем неразумье,

Горько жалея, что так был и умен и хитер.

Помните этот запрет! Запретила влюбленным Диона

Против других расставлять сети, знакомые ей!

595 Не замышляйте ж и вы на соперника хитростей тайных

И не вскрывайте письмен, писанных скрытной рукой.

Пусть вступившие в брак, освященный огнем и водою[76],

Пусть их ловят мужья, ежели сами хотят!

Я же повторно клянусь, что пишу лишь о том, что законно,

600 И что замужней жене шутка моя не указ.

Кто невегласам раскрыть посмеет святыни Цереры

Или таимый обряд самофракийских жрецов?[77]

Невелика заслуга молчать о том, что запретно,

Но велика вина этот нарушить запрет.

605 Ах, поделом, поделом нескромный терзается Тантал

Жаждой в текучей воде меж неприступных плодов!

Пуще всего Киферея велит хранить свои тайны:

Кто от природы болтлив, тот да не близится к ней!

Не в заповедных ларцах Кипридины таинства скрыты,

610 В буйном они не гремят звоне о полую медь[78],—

Нет, между нами они, где сошлись человек с человеком,

Но между нами они не для показа живут.

Даже Венера сама, совлекши последние ткани,

Стан наклоняет, спеша стыд свой ладонью затмить.

615 Только скотина скотину у всех на глазах покрывает,

Но и от этой игры дева отводит глаза.

Нашей украдке людской запертые пристали покои,

Наши срамные места скрыты под тканью одежд;

Нам соблазнителен мрак и сумрак отраден туманный —

620 Слишком ярок для нас солнцем сверкающий день.

Даже и в те времена, когда от дождя и от зноя

Крыши не знал человек, ел под дубами и спал,—

Даже тогда сопрягались тела не под солнечным небом:

В рощах и гротах искал тайны пещерный народ.

625 Только теперь мы в трубы трубим про ночные победы,

Дорого платим за то, чтоб заслужить похвальбу.

Всякий и всюду готов обсудить любую красотку,

Чтобы сказать под конец: «Я ведь и с ней ночевал!»

Чтоб на любую ты мог нескромным показывать пальцем,

630 Слух пустить о любой, срамом любую покрыть,

Всякий выдумать рад такое, что впору отречься:

Если поверить ему — всех перепробовал он!

Если рукой не достать — достанут нечистою речью,

Если не тронули тел — рады пятнать имена.

635 Вот и попробуй теперь, ненавистный влюбленным ревнивец,

Деву держать взаперти, на сто затворов замкнув!

Это тебя не спасет: растлевается самое имя,

И неудача сама рада удачей прослыть.

Нет, и в счастливой любви да будет язык ваш безмолвен,

640 Да почивает на вас тайны священный покров.

Больше всего берегись некрасивость заметить в подруге!

Если, заметив, смолчишь,— это тебе в похвалу.

Так Андромеду свою никогда ведь не звал темнокожей

Тот, у кого на стопах два трепетали крыла;

645 Так Андромаха иным полновата казалась не в меру —

Гектор меж всеми один стройной ее находил.

Что неприятно, к тому привыкай: в привычке — спасенье!

Лишь поначалу любовь чувствует всякий укол.

Свежую ветку привей на сук под зеленую кожу —

650 Стоит подуть ветерку, будет она на земле;

Но погоди — и окрепнет она, и выдержит ветер,

И без надлома снесет бремя заемных плодов.

Что ни день, то и меньше в красавице видно ущерба:

Где и казался изъян, глядь, а его уж и нет.

655 Для непривычных ноздрей отвратительны шкуры воловьи,

А как привыкнет чутье — сколько угодно дыши.

Скрасить изъян помогут слова[79]. Каштановой станет

Та, что чернее была, чем иллирийская смоль;

Если косит, то Венерой зови; светлоглаза — Минервой;

660 А исхудала вконец — значит, легка и стройна;

Хрупкой назвать не ленись коротышку, а полной — толстушку,

И недостаток одень в смежную с ним красоту.

Сколько ей лет, при каких рождена она консулах,— это

Строгий должен считать цензор[80], а вовсе не ты;

665 И уж особенно — если она далеко не в расцвете

И вырывает порой по волоску седину.

Но и такою порой и порой еще более поздней

Вы не гнушайтесь, юнцы: щедры и эти поля!

Будет срок — подкрадется и к вам сутулая старость;

670 Так не жалейте трудов в силе своей молодой!

Или суда по морям, или плуги ведите по пашням,

Или воинственный меч вскиньте к жестоким боям,

Или же мышцы, заботу и труд сберегите для женщин:

Это ведь тоже война, надобны силы и здесь.

675 Женщина к поздним годам становится много искусней:

Опыт учит ее, опыт, наставник искусств.

Что отнимают года, то она возмещает стараньем;

Так она держит себя, что и не скажешь: стара.

Лишь захоти, и такие она ухищренья предложит,

680 Что ни в одной из картин столько тебе не найти.

Чтоб наслажденья достичь, не надобно ей подогрева:

Здесь в сладострастье равны женский удел и мужской.

Я ненавижу, когда один лишь доволен в постели

(Вот почему для меня мальчик-любовник не мил),

685 Я ненавижу, когда отдается мне женщина с виду,

А на уме у нее недопряденная шерсть;

Сласть не в сласть для меня, из чувства даримая долга,—

Ни от какой из девиц долга не надобно мне!

Любо мне слышать слова, звучащие радостью ласки,

690 Слышать, как стонет она: «Ах, подожди, подожди!»

Любо смотреть в отдающийся взор, ловить, как подруга,

Изнемогая, томясь, шепчет: «Не трогай меня!»

Этого им не дает природа в цветущие годы,

К этому нужно прийти, семь пятилетий прожив.

695 Пусть к молодому вину поспешает юнец торопливый —

Мне драгоценнее то, что из старинных амфор.

Нужно платану дозреть, чтебы стал он защитой от солнца,

И молодая трава колет больнее ступню.

Ты неужели бы мог предпочесть Гермиону Елене,

700 И неужели была Горга красивей, чем мать?[81]

Нет: кто захочет познать утехи поздней Венеры,

Тот за усилье свое будет стократ награжден.

Но наконец-то вдвоем на желанном любовники ложе: