В 1991 году в Москве проходил Конгресс соотечественников. Решили пригласить эмигрантов, на перестройку посмотреть, демократизацию показать. Наверное, рассчитывали таким образом привлечь в страну эмигрантские капиталы или просто для шоу. Хотя некоторые действительно думали о восстановлении исторической связи. Одним из организаторов был Михаил Толстой, который перед началом конгресса почему-то решил обхамить НТС. Сказал, что это была «сценическая площадка, на которой развлекались спецслужбы». Потом мы с Робертом и Борисом Степановичем ему неплохо ответили в журнале «Новое время», но это было позже.
А тогда, в 91—м, приглашение на конгресс получило большое количество членов НТС. Включая тех, кто был абсолютно «невъездным». Тех, кого десятилетиями поливали грязью в советской прессе.
За визами мы отправились в советское посольство в Бонне с Екатериной Алексеевной Брейтбарт и Робертом. Впервые за время эмиграции мне довелось ступить на «советскую территорию за рубежом». Сотрудники посольства увидели пачку приглашений на имена энтээсовцев и забеспокоились. Один из них сказал: «Для вас не секрет, что многие из этих людей были для нас “закрытыми”… Но они хотят ехать по официальному приглашению российских властей… Будем разбираться…»
В итоге визы получили все, кроме меня и Ивана Фризена. Некоторые даже обиделись: «зубров» пускают, а пацанов — нет!
Конгресс был назначен на 18 августа 1991 года.
Утром 19 августа Фризен разбудил меня телефонным звонком. И коротко сказал: «Переворот». Я послал его куда подальше, решив, что это розыгрыш. Потом включил телевизор. Оказалось, что нет.
Побежал в «Посев»: на месте оказались Рыбаков, Фризен, Романыч, Екатерина Алексеевна. Остальные были на конгрессе…
В голове все путалось. Так, переворот в ядерной державе?! Абсурд. Не Латинская Америка все-таки.
По всем западным радиостанциям шли панические комментарии. Слишком свежи были китайские события — танки в Пекине. Говорили о том, что все повернулось вспять. Всхлипывали по поводу тяжелой судьбы Горбачева. На Западе его всегда любили больше, чем в России. По советскому радио передавали заявление ГКЧП. Снова и снова.
Что будет? Что будет с нашими? Наверное, арестуют. Потом — вышлют или нет? Должны отключить прямую телефонную связь, перекрыть все границы, провести массовые аресты.
Попытались прозвониться в Москву. Связь работала! Более того, наш представитель, Валерий Сеидеров, был дома! Попробовали связаться с Питером: связь работает, наш представитель в Питере Ростислав Евдокимов тоже был дома!
Что-то не так.
И Сендеров, и Евдокимов в один голос сказали: этот балаган продлится два-три дня, не больше. Так перевороты не делаются. Потом удалось прозвониться до Новосибирска — та же реакция.
Во Франкфурте была составлена листовка против ГКЧП, в поддержку Ельцина. Главным автором был Романыч. Листовку по факсу переправили в Москву, там — напечатали в знакомой типографии. Около 30 тысяч экземпляров. Потом Роберт, Роман Редлих и другие энтээсовцы, которые отправились на конгресс, рассказывали, что были приятно удивлены, когда им на улицах передавали наши листовки. Все-таки техника далеко ушла.
На следующий день к нам пришли корреспонденты немецких газет: «Франкфуртер Альгемайне» и «Франкфуртер Рундшау». Они жалели нас, сетовали по поводу того, что никогда мы уже не попадем на родину… А мы их огорошили: этот путч провалится через два-три дня! И не мы это придумали. Так перевороты не делаются, это все — дилетантизм! После этого во «Франкфуртер Альгемайне» вышла статья: фото мое и Фризена и заголовок — «Дилетантский путч дает им надежду». Но корреспонденты ушли, удивляясь нашей наивности и недоверчиво покачивая головами.
Позвонили из советского посольства. И деловито сообщили, что визы для нас готовы, можем ехать! Прямо на путч.
Собрали короткое совещание. Романыч коротко сказал: поедет Андрей. Я с радостью помчался собираться. На следующий день директор «Посева» Жданов, которому тоже нужно было оформлять визу, хотя и на более поздний срок, согласился взять меня с собой в Бонн.
Утром но телевидению показывали баррикады, в которые врезался бронетранспортер. Первая кровь. Ситуация становилась непредсказуемой. Но ехать надо.
Бонн. Возле советского посольства — следы вчерашней демонстрации. Обрывки листовок, плакатов. Напротив посольства висит матерчатый лозунг: «Евреи-эмигранты — за Ельцина и Горбачева!» Какой-то пожилой немец пытался передать посольским работникам пачку листовок со следующим текстом: «Die Putschisten gchocrcn vor Gericht, nicht an die Regienmg!» — «Место путчистов — перед судом, а не в правительстве!»
В посольстве тоже все изменилось. В холле установили телевизор, по которому передавали советские программы. У сотрудников лица стали походить на персонажей со сталинских плакатов. Они по-хозяйски строили посетителей в очередь. Один, кивнув на телеэкран, сказал соседу: «Что он может сделать, этот Ельцин?! Скоро все будет по-старому».
Уже знакомый сотрудник принял мои документы и убежал. Через некоторое время вернулся:
— А у вас нет однофамильца, Артура Окулова?
— Это мой брат.
— Ошибка произошла, это ему разрешен въезд, а вам — нет…
— Глупо. Из-за этого вы меня из Франкфурта вызвали?!
— Ладно, сейчас мы это обсудим. Приходите после обеда…
Мы сидели в боннском кафе, ждали, пока кончится перерыв в посольстве. Советский посол выступал но телевидению и объяснял, почему нужно поддерживать ГКЧП.
В назначенное время я был у дверей посольства. Все закрыто.
Неожиданно к зданию подбежал немецкий журналист с листком бумаги в руке. Это было телетайпное сообщение. Он на всю улицу радостно кричал:
— Der Putsch ist aus! Dcr Putsch ist aus! — «Путч закончился!»
Члены ГКЧП улетели на самолете в неизвестном направлении.
Тогда все думали на Кубу или в Китай. То, что они направились в Крым к Горбачеву, казалось невероятным. Наверняка, когда они заваривали всю эту кашу, Горбачев был настолько уклончив и невнятен, что они восприняли это как поддержку своих действий. Он же выигрывал в любом случае: если бы путч победил, он мог его возглавить, а когда он провалился — Горбачев оказался жертвой заговорщиков.
Когда журналист прокричал свое сообщение в домофон на дверях посольства, оттуда недоверчиво ответили, что у них еще нет таких сообщений. Он посоветовал включить радио или телевизор.
Мимо проехала машина посла. Он возвращался с телевидения. Сквозь стекло было видно, что он — красный как рак. Это надо же так ошибиться! Знать надо, кого и когда поддерживать…
Из дверей выглянул знакомый сотрудник с тревожным вопросом на лице. Я ему с ходу выпалил:
— Все кончилось. Путчисты сбежали!
— Слава богу! — ответил он. — Но мы тут посоветовались и решили визы вам не давать. На границе есть свои списки, они вас там найдут и вышлют. А мне… мне тогда уж точно здесь не работать.
Причина уважительная. Я решил, что на фоне последних событий это не такая уж большая неприятность. Но спустя два месяца, когда я снова собрался в Москву, последовал новый отказ! Из посольства пришел пакет с моими документами и маленькой запиской: «В настоящий момент Ваш въезд в СССР нежелателен».
Списки «отказников» до сих пор не сменили. Я написал письмо в «Известия», его опубликовали. После этого визу дали, и я поехал в родной Питер.
В декабре 1991 года в московской газете «Куранты» появилась статья «Добро пожаловать, господа антисоветчики», где и был опубликован этот самый «черный список» людей, около 200 фамилий, которым въезд в страну был запрещен но идеологическим мотивам. В нем я нашел множество знакомых имен. Нашел и себя, под номером 105.
Но на границе меня снова взяли! Оказывается, в списках, которые были на границе, я все еще значился «идеологическим диверсантом»! Два часа разбирались, потом офицер вернул мой паспорт и сказал: