Помолчали. Потом риторически спросили — так что же нам, ничего не делать?!

Да нет, я говорил о том, что нужно максимально распространять нашу литературу разными каналами. Ведь вся наша борьба — информационная. Советский режим существует; пока у него есть монополия на информацию. На свободную полемику и состязательность он не способен.

Дело в том, что в «Закрытом секторе» почти сплошь работали дети эмигрантов. Те, кто родился и вырос на Западе. Старики учили их. Но учили в другое время. Похоже, что ориентироваться в новых условиях эмигрантским детям будет очень трудно.

Я вспомнил, как предлагал Алексу через наших «орлов» рассовывать листовки по почтовым ящикам. Он сказал, что в советских домах это невозможно: в почтовых ящиках в подъездах домов слишком маленькие круглые дырочки, сквозь них ничего не пролазит! Наверное, почтальон ходит с ключом от каждого ящика. Ему «орлы» так рассказывали. Ведь сам он в России никогда не был.

Ну что тут скажешь? Я вспомнил индийскую сказку про четырех слепых и слона. Каждый из них пощупал ту часть животного, возле которой стоял. После этого каждый из них с пеной у рта доказывал, что слон похож: на канат (хобот), на стену (бок), на колонну (нога) и на веревку (хвост).

Однако мое выступление имело последствия. Алекс разработал систему «подвесок» — четыре пачки маленьких листовок, скрепленные между собой крестообразно бечевкой, забрасывались на дерево в парке или прикреплялись к какому-нибудь выступу дома. «Орел» после этого уходил. Бечевки, скрепляющие листовки, держались вместе с помощью крупной капли специального клея. Клей под воздействием влажности воздуха вскоре размягчался, и бечевки расходились. Ветер разносил листовки в самых разных направлениях. В Москве и Питере было проведено несколько таких забросов. В листовке был указан адрес. Из страны поступило несколько отзывов. Можно сказать, что затея удалась.

Но вскоре началась перестройка. Так что закрытый способ распространения стал не нужен. «Закрытый сектор» — тоже.

Во время очередного приезда в штаб я попросил Романыча о встрече. Старик терпеливо выслушал мой рассказ об Англии и о том, что на этом участке я больше находиться не могу.

— Понимаю… Я сам был в Англии несколько раз, и мне эта страна не особенно понравилась. Ну что ж, подумаем. «Орлов» можно отправлять из разных стран. Сначала поживешь во Франкфурте, а мы пока подыщем тебе другой участок. Может быть — Дания.

Меня этот вариант устраивал. К англичанам привыкнуть нелегко. Хотя спустя несколько лет я понял, что во многом грешил против жителей Альбиона.

Жизнь секретного агента может показаться романтической и увлекательной. В кино. В молодом возрасте.

Но вся секретность, которая окружала мою работу, во многом была половинчатой, непродуманной и неоправданной.

Я жил по адресу, который никто не должен был знать. Номер телефона — тоже. Но ведь в колледже я учился под своей настоящей фамилией. Знакомишься с человеком, он (логично) спрашивает твой адрес и телефон. А ты начинаешь выкручиваться, рассказывать что-нибудь про строгую квартирную хозяйку, которая запрещает водить в дом гостей и даже звонить тебе но телефону!

Стоишь возле станции метро в лондонском Сити, беседуешь с «орлом», который знает тебя под именем Стив. А навстречу тебе идет симпатичная девушка, с которой ты познакомился в колледже, и ласково так говорит: «Привет, Андрей!» Хорошо, что «орел» тогда этого не расслышал.

Да и адрес в Бекенгеме был известен, он даже стоял на наших листовках.

А снимать другую квартиру не позволяло наше скромное жалованье. И начальство ни о каких отступлениях от правил конспирации слышать не хотело.

При любой возможности я срывался в Париж. Ла-Манш не так уж широк, и по деньгам я мог себе это позволить, а остановиться в Париже мне было у кого.

Девушка, из-за которой началось мое увлечение Францией, вышла замуж, но увлечение осталось, тем более что французский я уже подучил. Не забывать же язык из-за ушедшей любви? Париж я исходил вдоль и поперек, нагом даже показывал его знакомой парижанке, чем вогнал ее в краску. Я утешил ее тем, что приезжие обычно знают чужие города лучше, чем их коренные жители.

Во время одного из таких вояжей я, как обычно, остановился у Прохоровых, которые жили на окраине. Утром поехал в центр — обменять фунты на франки и пошляться по городу. В маленьком кафе напротив Дворца правосудия я обычно писал открытки родным в Питер. Они потом удивлялись, что я вроде в Германии живу, а открытки все время из Парижа приходят. Но из Лондона я им открытки присылать не мог.

У станции метро на площади Нации — несколько выходов. Десять часов утра. Народу на улицах немного. Возле входа в метро, куда я спускался, стояли два молодых араба. Глаза с прищуром. Один нервничал. Мне это не понравилось: на всякий случай я вынул руки из карманов. Но ничего — на меня они внимания не обратили, и я спустился вниз по ступенькам.

Уже внизу я вспомнил, что в нескольких шагах позади меня к метро направлялась пожилая женщина и девушка лет семнадцати. Наверное — мать с дочерью.

Сверху раздался истеричный женский крик. Я все понял и рванулся вверх но лестнице.

Один араб зажал рукой горло девушке и сорвал с ее шеи золотую цепочку. Второй, вероятно, «на деле» был первый раз, он суетился рядом, не зная, что делать. Женщина быстро сбежала вниз и стала звать на помощь.

Я подскочил к арабу. Он отпустил девушку и прошипел, чтобы я убирался. «Новичок» убежал. Девушка побежала вниз, вслед за мамой.

Дрались мы недолго. Он понял, что полиция может прибыть с минуты на минуту. Сделал обманное движение рукой, я повернулся. В его руке что-то блеснуло. Кастет. Удар. Хруст. В глазах помутилось.

Я не упал. Стоял покачиваясь и вытирал кровь с лица. Медленно спустился вниз.

Девчонка была в истерике. Когда увидела меня, запричитала. Слов благодарности я не слышал, но ей было не до этого. Да и за что благодарить? Цепочку-то араб утащил.

Полиция приехала через полчаса. Они деловито расспросили всех о происшедшем. Один пожилой «ажан» поинтересовался:

— Зачем вы вмешались? Ведь не вас же грабили. Что — бокс любите? Но против кастета это не поможет.

Интересные нравы в этом Париже. Потом парижане мне объяснили, что в случае уличного грабежа прохожие не вмешиваются. Не принято: это дело полиции.

Меня отвезли в больницу, наложили шов, вкатили противостолбнячный укол, выровняли сломанную переносицу. Сказали, что повезло — удар был касательный, так что главное — не сдвинуть нос в сторону, пока не срастется.

Франция, как и вся Европа, расплачивалась за эпоху колониализма. Сегодня пять миллионов французских граждан — мусульмане, выходцы из бывших колоний в Северной Африке. Обитатели «бан-льс» — парижских пригородов. Преступность в этой среде очень высокая, но говорить об этом не принято — обвинят в расизме. Ведь но закону все они — французы.

Но Париж я после этого случая не разлюбил.

Шел 1986 год. Я готовился к предстоящим экзаменам, отправлял последних «орлов». Приезжал Алекс, чтобы помочь сделать капитальный ремонт в конспиративной квартире.

Вечером в программе новостей передали, что в Финляндии счетчики показывают резкое повышение радиационного фона на территории СССР. На следующий день пресса всего мира говорила о Чернобыле. Советские СМИ, вместе с Горбачевым, еще недавно призывавшим к гласности, молчали три дня. Люди, которых нужно было срочно эвакуировать, беспечно играли в футбол на фоне горящей станции. В Киеве прошла обычная первомайская демонстрация. Власть еще раз показала, как высоко она ценит жизнь своих подданных.

Казалось, что мы могли сделать в такой ситуации? Как можно помочь людям, которые из-за преступного желания режима скрыть катастрофу оказались в смертельной опасности?

Нашим оружием была только информация.

НТС выпустил две листовки. Одну — сразу же после катастрофы. В ней давались сведения о том, что произошло на самом деле, в каком направлении распространяется радиация, и перечислялись основные меры защиты, доступные каждому. Вторую листовку составлял я, она вышла позже и носила чисто информационный характер: в ней были описаны скрывавшиеся от населения нашей страны подробности события.