Мужчины прошли немного вперед и оказались возле места, где кустарник с травой заканчивались, а тропинка спускалась с крутого склона в район затвердевшей голубой грязи, россыпей шлака, горячих бассейнов и гейзеров. Запах серы был очень сильным. Путь, отмеченный через определенные интервалы колышками, на концах которых висели намотанные куски белой материи, вел дальше через невысокие голые холмы по направлению к домикам селения с крышами в виде маленьких шатров.

— Пойдем дальше? — осведомился Дикон.

— Отвратительное место, но, я полагаю, мы должны осмотреть эти адские котлы.

— Тогда нам нужно держаться отмеченной дороги. Я пойду первым?

Прогулка была продолжена. Вдруг Дикон и Гонт заметили некое странное ощущение, проникающее через подошвы их ботинок и ступни. Грунт под ними шевелился, слегка ежился, словно напоминая: несмотря ни на что, в земле, являющейся символом стабильности, этой самой стабильности как раз и нет. Мужчины двигались по коже, а организм под ней оставался возбужденным.

— Мерзкое зрелище, — произнес Гонт. — Вся местность совершает какую-то секретную работу. Она живая.

— Взгляните направо, — сказал Дикон, приближаясь к небольшому холму.

Здесь тропинка раздваивалась, и та, которая уходила в правую сторону, была помечена красными флажками.

— Мне рассказывали, что там раньше можно было пройти, — пояснил молодой человек, — но теперь это небезопасно. Грязевое озеро Taupo-tapu вторглось сюда.

Мужчины двинулись вдоль белых флажков, взобрались на холм и наконец с его вершины посмотрели вниз на Taupo-tapu. Оно растянулось приблизительно на пятнадцать футов в длину, серовато-коричневое, поблескивающее, болезненная язва на теле земли. Огромные пузыри медленно образовывались в грязи, разбухали, лопались со звуками, которые Дикон с Гонтом заметили несколько минут назад и которые были теперь громкими, настойчивыми. При каждом взрывчике поверхность кипящего котла мгновенно морщилась масляными кольцами. Невозможно было отделаться от впечатления, будто Taupo-tapu существует для каких-то своих отвратительных, никому не ведомых целей.

Около двух минут Гонт молча наблюдал это мрачное зрелище.

— Довольно безобразно, не правда ли? — произнес он наконец. — Если вы что-то знаете об озере, то мне не говорите.

— Единственная история, которую я слышал, — сказал Дикон, — не очень симпатичная. Хорошо, я молчу.

Ответ Гонта оказался неожиданным.

— Я бы предпочел услышать ее от маори, — проговорил он.

— Можете посмотреть, где эта мерзость вгрызлась в старую тропинку. — Дикон указал актеру место. — Красные флажки начинаются снова по другую сторону и присоединяются к нашей тропинке внизу. Только и всего. Должно быть, весьма неприятная штука — перепутать пути, как по-вашему?

— Не надо, ради Бога, — отозвался Гонт. — Темнеет. Идемте домой.

Когда они повернули обратно, Дикон обнаружил, что должен прилагать немалые усилия для того, чтобы заставить себя не ускорять шаги, и ему показалось, будто он ощущает нетерпение актера. Твердый, сухой грунт подействовал на мужчин благотворно, едва они обогнули гору. За их спинами в селении раздалась песнь. Невыносимо заунывная, она повисла в прохладном воздухе.

— Что это?

— Одна из их песен, — пояснил Дикон. — Возможно, они репетируют перед концертом для вас. Это совершенно искреннее желание организовать представление. Вы услышите подлинную местную музыку.

Гора встала между мужчинами и тем местом, откуда неслась песня. Когда они шли вдоль кустарниковой изгороди к Wai-ata-tapu, стало уже почти совсем темно. Клубы пара от горячих бассейнов, словно призраки, поднимались в неподвижном вечернем воздухе. Только когда один из них двинулся вперед, Дикон и Гонт разглядели платье Барбары, а размытые белые полосы оказались ее руками. По лицу девушки мужчины поняли, что она ждала их. Вероятно, темнота придала Барбаре смелости. Любой голос был бы сейчас приятен, но Дикону показалось, что в интонациях девушки появились твердость и спокойствие, которых он не слышал до этого.

— Надеюсь, вы не напугались, — сказала она. — Я услышала, как вы идете по тропинке, и захотела поговорить с вами.

— В чем дело мисс Клейр? — спросил Гонт. — Еще какие-то тревоги?

— Нет, нет, кажется, все успокоилось. Просто я хотела сказать, как мы сожалеем об ужасной сцене. Нам не стоило бы продолжать извиняться, но мне необходимо объяснить вам одну вещь. Пожалуйста, не подумайте, будто вы обязаны оставаться здесь. Конечно, вам это и так понятно, но, возможно, вы испытываете некоторое стеснение перед тем, как сообщить о своем отъезде. Не нужно колебаний. Мы все отлично поймем.

Барбара повернула голову, и мужчины увидели ее профиль на фоне дрожащего пара. Сумерки, упрощая безобразное платье, раскрыли прелесть силуэта девушки. Линии очертаний головы и шеи Барбары оказались четкими, мягкими и гармоничными. Это было поистине чудесное превращение. Возможно, если бы Гонт не видел ее другой, его голос содержал бы меньше тепла и дружелюбия, когда он ответил:

— Но вопроса о нашем отъезде не стоит. А что касается сцены, Дикон расскажет вам, как я их обожаю. Нам очень жаль, если вы испытываете трудности, но уезжать мы отнюдь не собираемся.

Дикон увидел, как актер взял девушку за руку и повел к дому. Таким жестом он часто пользовался на сцене, ловко и незаметно. Молодой человек последовал за парой через пемзовый пригорок, прислушиваясь к приглушенным фразам.

— Очень мило с вашей стороны, — говорила Барбара. — Я… У нас было такое ужасное чувство. Дядя Джеймс и я так поразились, когда услышали о поступке мистера Квестинга, о том, как он приставал к вам, зазывая сюда. Мы и не знали про его замысел.

— Он приставал не ко мне, — ответил Гонт. — Дикон общался с Квестингом. Именно поэтому я и держу его у себя на службе.

— О! — Барбара чуть повернула голову назад и засмеялась без своей обычной визгливости и искренне. — Я так и поняла его обязанности.

— От молодого человека есть польза. Когда я начну снова работать, он станет очень проворным.

— Вы собираетесь писать, не правда ли? Дядя Джеймс говорил мне. Автобиографию? Надеюсь, я не ошиблась.

Гонт взял девушку за руку чуть выше локтя.

— И почему же вы надеетесь?

— Потому что я хочу прочитать ее. Понимаете, я видела вашего Рочестера, а у одного из постояльцев оказался американский журнал. Кажется, он назывался «Theater Art», и там была статья с вашими фотографиями в разных ролях. Больше всего мне понравился Гамлет, потому… — Барбара запнулась на полуслове. — Потому… В общем, думаю, потому, что знаю это произведение лучше других. О нет, на самом деле совсем не поэтому. Я совершенно не была с ним знакома до того момента, но потом прочитала, даже несколько раз, и все пыталась представить, как звучит ваша роль в сцене, запечатленной на фотографии. Конечно, услышав мистера Рочестера, я значительно облепила свою задачу.

— Что это был за снимок, Дикон? — спросил актер через плечо.

— С Розенкранцем… — нетерпеливо подсказала Барбара.

— Ах, помню, помню.

Гонт остановился и отстранил девушку от себя, держа ее за плечо, как если бы он держал восхищенного второстепенного актеришку, играющего Розенкранца в Нью-Йорке. Дикон заметил в его дыхании задержку. Патрон всегда так делал, когда собирался с мыслями перед репетицией. В тишине теплого вечера посреди скверного запаха серы на фоне туманной местности термических источников прекрасный голос тихо продекламировал:

Дикон был раздражен и обеспокоен восхищенным молчанием Барбары, а от ее шепота просто пришел в ярость.

— Спасибо, — закончила девушка свою неслышную фразу.

«Она ставит себя в идиотское положение», — подумал молодой человек, осознавая, что Гонт не находит восторг своей слушательницы чрезмерным. Он обладал поразительной способностью впитывать в себя лесть.